Книга Ахульго - Шапи Казиев

– С самого начала в нынешнем году военных действий в Северном Дагестане все войска, вверенные начальству вашему, явили многочисленные подвиги мужества изумительного, храбрости необыкновенной. В течение трех месяцев, преследуя неослабно возмутившиеся скопища под предводительством Шамиля, они всюду поражали мятежников среди их убежищ, самою природою укрепленных, и геройские подвиги свои увенчали после нескольких штурмов взятием замка Ахульго, несмотря на самое отчаянное сопротивление горцев и недоступность места, крепостью своею превосходящую всякое вероятие. Начальствуя вверенными вам войсками, вы всегда воодушевляли их своим примером; благоразумною же предусмотрительностью, отличными распоряжениями, решительностью предуготовили войскам путь к блестящим подвигам и совершенной победе. В ознаменование нашего особенного к вам благоволения и в справедливое воздаяние заслугам вашим всемилостивейше жалуем вас Кавалером ордена Святого Благоверного Великого Князя Александра Невского, знаки коего при сем препровождая, пребываем императорскою нашею милостью к вам благосклонны.

Тронутый монаршим вниманием и рассыпаясь в благодарностях, Граббе с поклоном принял от императора награду. Стиль императорской благосклонности больше походил на письмо, и это говорило о том, что император не собирался принимать Граббе. А потому аудиенция приобретала особый, значительный смысл, дававший Граббе надежду на благополучный исход дела. Орден же Александра Невского – красный крест с двуглавыми орлами в промежутках, хотя и оказался без бриллиантовых украшений, которые означали особую степень награждения, но все же был вторым по значению после ордена Андрея Первозванного. Граббе предпочел бы получить орден Святого Георгия 2-й степени, орден чисто военный, высокочтимый и который имели очень немногие. Но после аудиенции у Чернышева Граббе был рад и этому.

Однако резолюция, наложенная Николаем на полях доклада Граббе, спустила его с небес на землю. Император соизволил собственноручно надписать: «Прекрасно, но жаль очень, что Шамиль ушел; и признаюсь, что опасаюсь новых его козней, хотя неоспоримо, что он лишился большей части своих способов и своего влияния. Посмотрим, что дальше будет».

Что означало это «посмотрим», жестко разъяснил Чернышев. Граббе оставляли на прежней должности с условием, что он, наконец, захватит Шамиля, а горцев приведет к безусловному повиновению. Граббе пообещал, что все исполнит, разоружит горцев и больше не позволит им обманывать начальство призраком покорности. Затем составил проект системы управления горскими народами и отправился претворять его в жизнь.

О свободах и вольностях, обещанных им солдатам и их семьям, Граббе не стал даже упоминать.

– Шамиля-то не взяли, – оправдывал себя Граббе.

– Хватит с них и наград.

Все участники экспедиции на Ахульго получили серебряные медали с надписью «За взятие штурмом Ахульго в 1839 году» на Георгиевских лентах. Кроме того, каждый получил по серебряному рублю и двойной винной порции. Офицеры получили награды и повыше, о чем Граббе, которому еще предстояло с ними служить, сделал самые положительные представления. Отличившимся полкам и батальонам были пожалованы знамена с надписью «За отличие при взятии штурмом Ахульго 22 августа 1839 года». Головин сделался полным генералом, получив звание генерала от инфантерии. Граббе же остался при своем свитском звании генерал-адъютанта.

Затишье, воцарившееся в горах после Ахульго, Граббе счел благодатной почвой для введения новых порядков. Наученный горьким опытом, он преодолел искушение покончить с Шамилем одним ударом и решил применить к горцам особую систему действий, совмещая административные шаги с военным натиском.

Для начала Граббе назначил повсюду своих приставов и потребовал от горцев выдачи аманатов и по одному ружью с каждых десяти домов. Им также было велено отказаться от помощи Шамилю и не давать убежище мюридам. Без дозволения начальства запрещалось переходить на жительство из одного аула в другой и ездить внутри Кавказской линии с оружием. Кроме того, горцы были обложены всевозможными повинностями и податями, но последние брались не деньгами, а тем же оружием. Ханы воспряли духом, надеясь вернуть утраченное, но даже они предостерегали Граббе от столь оскорбительного для горцев лишения их оружия, в котором заключалось нечто большее, чем средство обороны. Оружие горцев воплощало в себе их достоинство, гарантию независимости и семейную реликвию. Даже полностью обезоружив горцев, нельзя было надеяться, что они, когда понадобится, снова его не найдут.

Однако первые результаты новой системы вселяли в Граббе радужные надежды. Но это была лишь иллюзия покорности. Если кто и отдавал оружие, то старое или испорченное. В аманатах оказывались не люди из влиятельных семей, как того требовал Граббе, а те, от которых общества и сами желали избавиться. А пугающие слухи о грядущем поголовном разоружении, обращении горцев в крестьян, введении воинской повинности и даже запрещении женщинам носить платки и шальвары привели к тому, что целые аулы, не спрашивая никакого начальства, уходили к Шамилю.

Дело кончилось тем, что чеченцы предпочли управлению Граббе власть Шамиля и провозгласили его своим имамом. Влияние Шамиля неудержимо росло и скоро распространилось далеко за пределы Чечни, потому что люди очень скоро убедились в том, что законы Имамата подходят им больше, чем новые порядки. Многие из назначенных приставами старшин приходили к Шамилю и разбивали перед ним старшинские значки. Реальная власть вновь оказалась в руках Шамиля и его наибов, а Граббе слишком поздно понял, что сам этому немало поспособствовал. В мечтах он видел себя пожинающим плоды победы на Ахульго, укореняющим в горах покорность и смирение, а на деле взрастил держидерево.

Когда волнения перекинулись в Дагестан, Милютин, ставший к тому времени гвардейским штабс-капитаном, записал в своем дневнике:

«Казалось, спокойствие и порядок водворились на Левом фланге Кавказской линии в Дагестане, но, к сожалению, ненадолго: видимое это успокоение, такими огромными пожертвованиями приобретенное, было только временною тишиной перед новой бурей!»

Уже весной следующего года Шамиль вернулся в Дагестан во главе большого отряда. Но первым делом принялся не за военные действия, а за восстановление административной системы Имамата и введение новых законов. Главными из принятых Государственным советом решений были отмена рабства и работорговли и обязательное образование для всех.

Затем произошло событие, изменившее очень многое. Прапорщик Хунзахской милиции знаменитый храбрец Хаджи-Мурад перешел к Шамилю и стал его наибом. Следом за ним перешла к Шамилю и та часть Аварии, которая еще оставалась за Хунзахским ханством. Борьба сделалась всенародной.

Граббе пытался остановить Шамиля, воины которого брали одну крепость за другой. Генерал вновь и вновь бросал против имама войска, пока Шамиль не заставил его жестоко поплатиться за Ахульго. В чеченских лесах десятитысячный отряд Граббе был наголову разбит, потерял обоз и артиллерию, а сам Граббе спасся лишь чудом, которое потом сравнивал с чудом спасения Шамиля из Ахульго. То был последний поход Граббе на Кавказе, когда он поставил на карту все, пытаясь захватить Шамиля в Дарго – новой столице Имамата. Это переполнило чашу терпения императора, и Граббе был уволен от должности. Тогда же был смещен и Головин.