Книга Пирсинг - Рю Мураками

Она знала, что это только воображение, просто нечто, о чем мечтало ее сознание. Никогда не было в действительности такого человека. А было множество разных людей, в белых халатах и белых колпаках, которые хватали ее, делали ей укол в руку и клали в белую ванну. Такова была правда. Она знала, что никакого таинственного человека нет… и не могла не поражаться тому, что увидела сегодня. «Все-таки это он, — говорила она себе. — Потому что он не убежал, хоть и был испуган. И хотя я кусала его руку, он шептал мне на ухо нежные слова. Никто до сих пор так со мной не обращался».

Есть еще кое-что, что-то важное, в чем она не вполне признавалась себе. Есть еще одна причина, по которой он должен быть этим таинственным человеком. Что же это? Она воскрешала один за другим образы, встававшие перед ней там, в ванной: напуганное лицо этого человека, его движения, его ладони, его предплечья… Что же она забыла? Что-то еще было в ванной. Банные полотенца, мыло, шампунь, сумочка, кровь на полу, мусорная корзина, ящик для бумаг, биде, унитаз, туалетная бумага… Да— телефон!

— Добавить немного карри в суп — это тоже идея, правда, как ты думаешь? Ты знаешь, ведь молоко и карри хорошо друг с другом сочетаются. А иногда в рис добавляют карри. Не нужно использовать ни мяса, ни чего-то такого. Достаточно положить чуть-чуть карри — только чуть-чуть! — чтобы подчеркнуть свежесть молока и риса. Бьюсь об заклад, ты этого не знаешь!

Он звонил по телефону в ванной. Но сам образ его, стоящего, скрестив руки, и разговаривающего по телефону — вещь не такая уж важная. Важно то, что именно он говорил. И когда она вспомнила, что это было, по коже у нее побежали мурашки.

«Он произнес мое имя. „Я сейчас рядом с Тиаки» — вот что он сказал, он назвал мое настоящее имя. Вот почему я думаю, что он знает обо мне все. В конце концов, это должен быть он. И он, должно быть, знает обо мне все. Держу пари, он издалека за мной наблюдал. Он не знал, как подойти ко мне поближе, поэтому выдал себя за клиента и попросил в офисе, чтобы к нему прислали именно меня, а потом все это приключилось, но он не убежал, он остался со мной и помог мне, хотя и был испуган. Потому его и не возбудило то, что я перед ним мастурбировала. Ему не нравится, когда я делаю такие вещи. Однако и он мне не внушил симпатии, когда с самого начала попросил меня раздеться и разрешить связать себя, но он не это имел в виду, он не собирался делать со мной такое. Если бы он был обычным садомазохистским уродом, он бы не повез меня в больницу и ни за что не стал бы ждать меня на холоде».

— Скажи мне правду. — сказала она. улыбаясь ему.

Сердце Кавасимы забилось от того, как внезапно изменился тон ее голоса.

— Какую правду?

— Зачем ты меня вызвал? Ведь не для садомазохистских игр, правда?

Он был уверен, что на его лице сейчас застыло странное выражение. Тиаки тоже заметила это и подумала: «Он ошарашен. Он так удивлен тем, что я разгадала его секрет, что и говорить не может».

«Зачем она, черт ее побери, говорит такие вещи?! — думал Кавасима. — Зачем, после болтовни про суп с карри, вдруг открывать карты, признаваться, что она читала мои записи и знает все?! Может, ей это доставляет удовольствие — полюбоваться на мою реакцию? Но как это может доставлять удовольствие — любование чьей-то реакцией, если ты знаешь, что в результате можешь умереть? Может, она рассказала все врачу? А врач позвал полицейских, и они сейчас, в эту минуту, меня схватят?

— Так вот, о больнице… — Голос его немного дрожал.

Тиаки окончательно решила: он ошарашен, он хочет сменить тему. Какой застенчивый. «Он не любит говорить о себе самом и не любит задавать другим вопросы, и он настолько робок и застенчив, что никак не мог подступиться ко мне, вот и выдал себя за клиента».

— Спросил доктор что нибудь? — спросил он.

— О чем?

— Ну, знаешь, о ранах… О том, откуда они у тебя.

— Я сказала ему, что упала с велосипеда.

— С велосипеда?

— Ага. Велосипеды — у них же сейчас куча всяких дополнительных приспособлений. Держателей для бутылок с водой, рычагов, ну всяких штучек в этом роде. Я имею в виду — сама-то я не велосипедистка, но читала об этом в разных рекламных журнальчиках, которые валяются в магазинах. Ну и многие люди ранят ноги, когда падают с велосипедов.

— Так ты сказала, что упала с велосипеда.

— Думаю, он мне не поверил, но какая ему разница.

— Что ты имеешь в виду?

— У него было полно пациентов в приемной, и мне показалось, что он очень переутомился, так что даже если он не поверил мне насчет падения с велосипеда из-за других шрамов, думаю, это не очень его обеспокоило.

— Из-за других шрамов? — спросил этот человек, и Тиаки показала ему длинный рубец на тыльной стороне своего левого запястья. — И на ноге их много, но там ты не увидишь из-за повязок.

«Я мог догадаться, — думал Кавасима. — Она хроническая маньячка, склонная к суициду. И как это я раньше не видел? Шрамы на запястьях были как раз на сгибе, а бедра залиты кровью, но все равно, догадаться можно было. Хронический случай, непреодолимое стремление к саморазрушению. Может, она хочет, чтобы я убил ее, — размышлял он, глядя на шрам и чувствуя, что сердце его снова начинает биться быстрее. — Может, она как раз сейчас ждет, что я достану нож».

Девушка взяла его за руку и улыбнулась. Движением глаз и головы она давала ему понять, что хочет, чтобы он следовал за ней, и повела его через всю комнату к полутораспальной кровати в углу. Она посадила его на край кровати и села рядом с ним, все еще держа за руку. Ее увлажненные глаза уставились на шрамы, что виднелись на запястье, а уголки рта кривила чуть заметная улыбка.

«Это должно очень шокировать его, — думала Тиаки. Она потянула руку и нежно погладила волосы мужчины. — Он еще не пришел в себя. И потом он такой трусишка, такой робкий — я должна сама пригласить его. Я должна дать ему понять, прежде чем будет готов суп, что можно дотронуться до меня, поцеловать меня и заняться со мной сексом, если он хочет».

Она чувствовала, что ее либидо пробуждается к жизни, поднимаясь откуда-то из глубины.

— Ты хочешь что-то со мной сделать? — спросила она. — Не надо бояться!

Так это правда, решил он. Она прочитала записи и заключила, что нашла подходящего человека, чтобы помочь ей умереть. Вот почему она пристала к нему, липла, как испуганный ребенок, затащила в свою комнату, а сейчас дала понять, что ждет того, что должно случиться. Но самоубийцы любят оставлять записи происходящего. Где-то здесь в комнате должна находиться видеокамера, записывающая их разговор. Или у нее есть друг, сообщник, который фотографирует их сквозь эту стеклянную дверь как раз в это мгновение. Поэтому-то она и не зашторилась.

— Тебя, что ли, беспокоит, что я занавеску не закрыла? — спросила она, видя, что он напряженно смотрит на стеклянную дверь. — Я понимаю, почему ты хочешь, чтобы я сделала это, но я не буду, ладно? Я хочу смотреть вон на те высокие дома. Видишь, красные огоньки блестят сверху? Это чтобы самолеты и подобные штуки не разбивались о них, но тебе не кажется, что от этих огоньков дома выглядят так, будто они живые? Как будто они дышат и все такое?