Книга Улыбка - Тамара Квитко

– Я ездила в гости к своей школьной подруге. Она в Княжеском живет. Подальше от шума городского. Я так за неё беспокоюсь. Она болеет.

– Поправится. Молодая.

– Вот и я ей говорю. И меня последнее время одолевает беспокойство. Подруга говорит, что у неё тоже начиналось с беспокойства, а потом привязалась депрессия.

– Депрессия сейчас хорошо лечится.

– Не скажите. Посадят на лекарство до конца дней своих.

– Есть разные методики. Зачем лекарства? На начальной стадии нужно чем-нибудь увлечься, смысл жизни прописать для себя.

– Говорить легко, а сделать трудно, – Мила даже повысила голос, и губы её слегка задрожали.

– И вам нужна помощь? Вижу: нужна. Я занимаюсь психологическими практиками и могла бы вам помочь, – снова улыбнулась Антонина Михайловна.

– К кому она только не обращалась. Только деньги сдирают, – продолжала сокрушаться Мила.

– Денег мне не надо.

– Это ещё почему? Деньги за работу надо платить.

– Но ведь вы не взяли с меня денег.

– За что? Мне по пути, – и, сокрушённо вздохнув, добавила: – Почти.

– Вот именно, почти.

– Хорошо. Возьмите мой номер. Будет время, выйдите на связь. Может, и поможет. Вот мы и прибыли.

– Так быстро? Спасибо, Мила. Увидимся. Вы замечательная девушка.

– И вы, Антонина, мне очень пришлись по душе. Я дизайнер. Если вам или кому-то из знакомых… Всегда пожалуйста.

– Буду иметь в виду. До свидания. И ещё раз огромное спасибо. Вы моя спасительница.

– Да ладно уж, – совсем размякла девушка.

– Вы посланы мне самой судьбой! Я вам обязательно позвоню. Мне очень хочется вам и вашей подруге помочь.

Мила помахала рукой, улыбнулась, и её «Кадиллак», развернувшись, поехал в обратном направлении.

Антонина Михайловна зашла в дамскую комнату, переоделась, снова став Антониной, уселась за стойку одного из многочисленных баров, заказала чашечку кофе.

– Что-нибудь ещё? – спросил её бармен – моложавый мужчина средних лет с волосами, покрашенными в фиолетовый цвет, со скучающим видом протирающий салфеткой бокал, и без того сверкающий чистотой. Посмотрев через стекло на свет, он ловко подкинул его и, поймав за ножку, с невозмутимым видом снова принялся протирать.

– Нет. Спасибо. Больше ничего не надо.

– Да, конечно. В самолете хорошо накормят, – хотел продолжить разговор бармен.

– Надеюсь, – вежливо ответила девушка и начала быстро набирать текст для письменного сообщения.

Бармен от нечего делать принялся перетирать следующий бокал. Посмотрев на свет, убедившись в замечательно исполненной работе, он и его подбросил и ловко поймал, не меня при этом позы.

Через час двадцать Антонина, пройдя контроль, садилась в самолет. К чашечке кофе она так и не притронулась.

6

В ожидании Антонины Хана вся извелась. Она воображала себе невероятно дикие сцены с погоней, захватом и прочими страшилками, коих достаточно насмотрелась в обильном потоке всяческих экранизаций, и только когда пришло известие о скором её (его) приезде, она немного успокоилась.

«Почему я так волнуюсь, так страдаю?» – задавала Хана себе вопрос и не могла на него ответить. Она стояла под душем. Тёплые струи нежно гладили её молодое стройное девичье тело, ожидающее любовных ласк, о которых она вовсе не думала, но оно, тело, знало о ней больше, чем она могла себе позволить по природе невинной чистоты, идеализированных мечтаний, не позволяющих опускаться до естественных проявлений физиологии, свойственных любому человеческому существу. Это противоречие между высокими порывами нравственно созревшей души и проявляющимися волнениями иного – низкого, по её мнению – порядка, не дающими, как прежде, спокойно следовать духовным представлениям о своём предназначении, создавали нервное напряжение, готовое перерасти в болезненный невроз. Из весёлой и озорной девушки она превратилась в задумчивую, погружённую в себя, послушную и дисциплинированную студентку. Она перестала опаздывать на занятия, но на лекциях не совсем воспринимала информацию, постоянно думая о своём.

Во время отсутствия Хумова она ни разу не посетила бабушку. Зато написала много стихов, а её записи в дневнике стали чрезвычайно длинными, подробно описывающими её переживания, что помогало ей несколько успокаиваться хотя бы на время. Дневник оказался для неё возможностью хоть как-то упорядочивать мысли, а вот с чувствами ей было сложнее справляться. Они никак не хотели подчиняться трезвому разуму, настаивающему на возвращение к прежней безмятежной жизни, что означало порвать отношения с Хумовым.

Но как она могла это сделать, если её сердце при одной мысли об этом предательстве начинало колотиться, гулко отдаваясь во всём теле. Иначе она не могла понимать разрыв, означающий не что иное, как подлое предательство человека, попавшего в сложную ситуацию. Кто ещё ему может помочь? Он одинок как перст. И у него такая обворожительная улыбка. Улыбка доброго человека. И какие стихи к тому же он сочиняет.

Но её беспокоило больше всего то, что она начала желать нечто большего от него. Её фантазии уводили их одних, без никого, в укромные местечки. Там он после прочтения стихов и разговора на разные житейские и философские темы неожиданно приближался к ней, обнимал бережно и нежно, касался её губ своими губами. А потом…

О боже, лучше не воображать себе то, что могло бы случиться потом. Это было умопомрачительно сладостно. Щёки Ханы начинали пылать, и она отгоняла от себя навязчивые мысли, так неожиданно легко появляющиеся. Она уже начинала понимать: в ней проснулся мощный инстинкт продолжения рода. Да это понять и не стоило большого труда. Вот сейчас, стоя под душем, она будто бы мыла своё тело для него, но почему тогда ей виделись фаллосы упругие, крепкие, готовые в неё внедриться? Их было много. Они окружали её со всех сторон. Эта картина настолько смутила Хану, что она быстро вышла из душевой кабинки и, накинув халат на мокрое тело, прошла в свою комнату. Но и там она не могла найти себе места и, натянув спортивный костюм, выбежала на улицу.

Было ещё светло. В воздухе стояла влага после прошедшего мелкого дождичка, а лёгкий ветерок приятно охлаждал горящие щёки. Она побежала к ближайшему скверу. Там можно было бегать по специально сделанной беговой дорожке, отмеряющей метры пробега. Чтобы пробежать три километра, нужно сделать семь с половиной кругов. Она сделала десять с половиной и, уставшая, без единой пагубной мысли, довольная победой над собой вернулась в свою комнату. Ей не хотелось зажигать свет. Она подхватила халат и пошла в душевую, чтобы смыть наработанный тяжкими усилиями неожиданной тренировки пот с гудящего тела. Вернувшись, она увидела Антонину, сидящую на своём надувном матрасе за дверью, как в первую ночь. Хана от неожиданности замерла, но, быстро взяв себя в руки, радостно сказала: