Книга Юрий Поляков. Последний советский писатель - Ольга Ярикова

Ни грипп, ни желудочное расстройство, легкомысленно предложенные мной, не подходили. Тут нужно было нечто особенное, парализующее многолетний опыт военврачей. И Плешанова осенило! Всю оставшуюся ночь мы мучительно вспоминали читанные в «Здоровье» и слышанные от пострадавших симптомы спасительного недуга, а утром поскреблись в дверь врача. Жорик, краснея и запинаясь, стал излагать выстраданные нами приметы пикантной болезни. Седой краснолицый капитан с золотыми змеями в малиновых петлицах слушал нас очень внимательно, сочувственно и даже задавал наводящие вопросы:

— И утром тоже?

— Утром особенно, — признавался Плешанов.

— Та-ак. А у товарища?

— И у товарища.

— Та-ак. А где же вы с ней познакомились?

— В кино.

— Та-ак. И адреса не знаете.

— Не знаем.

— Та-ак. А приметы помните?

— Конечно. Высокая, полная (Жорик выставил вперед два локтя). Справа, на нижней челюсти — золотой зуб.

— Зуб или коронка? — встрепенулся капитан.

— Зуб! — убежденно подтвердил мой приятель.

— А ты как думаешь? — Врач испытующе поглядел мне в глаза.

И тут с отчетливым ужасом я понял, что капитан давно обо всем догадался и просто-напросто издевается над нами. Подхватив недоумевающего Жорика, я попятился к двери, но, вопреки ожиданиям, военврач не стал нас ставить по стойке «смирно» и вызывать начальника карантина, а только спросил вдогонку:

— Швейка-то вы хоть читали?

— Читали, — ответил еще ничего не понявший Жорик. — Но давно, в детстве.

— В детстве нужно «Буратино» читать! — гаркнул капитан и пристукнул рукой по столу, зазвеневшему никелированными инструментами…

Еще помню, как поздно вечером нестройной колонной нас вели мыться в пустые районные бани, и по пути, умолив сержанта, я, задыхаясь, носился по переулкам в поисках работающего телефона. А потом, уже бросив монету и прижав к уху гудящую трубку, никак не мог вспомнить номер. У Лены почему-то никто не подходил, у моих было намертво «занято». В конце концов я дозвонился и загнанно объяснил, где находится наш карантин, а на следующий день на КПП уже разговаривал с мамой и Леной, жалостливо смотревшими на меня.

— У вас, наверное, плохо кормят? — спросила мама у дежурного по КПП.

— Нормально кормят. Через два года он у вас ни в одни штаны не влезет! — успокоил офицер и попросил закругляться.

Он оказался прав: сегодня со всей ответственностью можно констатировать, что в армии я увеличился на два размера и роскошные серые брюки «бананы», купленные перед самым призывом, теперь на меня не налезут.

Как говорит старшина Высовень, хорошего человека должно быть много!..

(«Сто дней до приказа»)

…………………..

31 мая 1985 года тот же фрагмент вышел в «Московском комсомольце», то есть в столичной печати. И снова цензура не возражала. Получалось, что целиком повесть к печати запрещена, но по частям — пожалуйста.

Весной 1987-го Юрий был избран делегатом XX съезда ВЛКСМ. Взыскуя справедливости, он воспользовался высокой трибуной, чтобы обратить внимание общества на проблему неуставных отношений в армии и заодно напомнить о судьбе запрещенных военной цензурой «Ста дней…». Но не только об этом говорил он в своем выступлении:

«Я представляю на съезде творческую молодежь — самый престарелый отряд комсомола. Здесь уже говорилось, что среди членов Союза писателей фактически нет людей комсомольского возраста (то есть до 28 лет. — О. Я.). А ведь десять лет назад, когда вышло постановление ЦК партии о работе с творческой молодежью, писатели комсомольского возраста были.

Из истории советской литературы мы знаем, что когда-то существовали комсомольские писатели. Они пользовались такой популярностью среди молодежи, что в сравнении с ними меркнет тотальная слава наших эстрадных звезд. А сегодня есть у нас писатели — властители комсомольских дум? К сожалению, нет. Сегодня мы сначала радостно рапортуем о том, что только в столице за год выходит более ста первых книг молодых и немолодых авторов, а потом яростно боремся с серостью в литературе, причем все показывают пальцем друг на друга.

…Сегодня мы с горечью говорим о двойной морали, распространившейся среди молодежи. А не поискать ли нам ее истоки также и в той двойной реальности, которую преподносило да и преподносит нам искусство? Приведу пример. Призвался юноша в армию и сразу же столкнулся с так называемыми неуставными отношениями, отвратительным явлением «дедовщины», разъедающим изнутри солдатские коллективы. Но вот тот же юноша открыл книгу об армии и погрузился в некий прилизанный мир, не имеющий ничего общего с подлинной армейской жизнью. «Если в книге описана наша армия, то где тогда, простите, нахожусь я?» — недоумевает воин. И делает вывод: если писателю, вооруженному методом социалистического реализма, можно видеть одно, а писать другое, то уж мне, грешному, думать одно, а говорить другое — и подавно.

Я уверен, самой пронзительной страницей нашей литературы ближайшего десятилетия будет афганская тема, тема высокая и трагическая. И может быть, автор, еще недавно выполнявший интернациональный долг, уже пишет кровью сердца правдивую, непростую книгу. Но я не пожелаю ей той судьбы, которая выпала на долю моей повести «Сто дней до приказа», направленной против «дедовщины». Шесть лет хождения по мукам согласования! И только недавно, наконец, повесть обрела союзника в лице ГлавПУРа…»

Отметим, с каким знанием законов советской системы оратор балансировал на грани дозволенного, сумев объявить союзником противника публикации повести — Главное политическое управление Советской армии. Не помогло: после перерыва на трибуну вышел Герой Советского Союза «афганец» Игорь Чмуров и обвинил Полякова в клевете на армию. Говорят, этот абзац ему поспешно вписал в текст выступления куратор-политработник. Зал аплодировал стоя.

«Я сначала демонстративно сидел, — с досадой вспоминал о своем минутном малодушии Поляков, — но, поймав укоризненный взгляд руководителя нашей московской делегации Вячеслава Копьева, тоже встал и, чуть не плача, начал аплодировать человеку, обвинившему меня во лжи. А ведь на дворе был не 37-й, а 87-й — и никто за отказ аплодировать вместе с залом меня бы не расстрелял…»

Если бы съезд проходил в июне, критику Полякова, возможно, встретили бы с пониманием. Но это было за месяц до приземления у стен Кремля спортивного самолета, незаконно проникшего на территорию СССР, так что не стоит удивляться тому, что выступление Полякова вызвало гневную отповедь военных. Впрочем, несмотря на неприятный эпизод, автора «ЧП районного масштаба» избрали на съезде кандидатом в члены ЦК ВЛКСМ — по тем временам это был солидный социальный статус.

Летом и осенью 1987-го отрывки из «Ста дней…» были опубликованы в «МК» и «Книжном обозрении», а в ноябрьском номере «Юности», через семь лет после написания, повесть наконец вышла целиком. Военная цензура была уже не в чести, и Андрей Дементьев, даже не известив об этом всесильную прежде инстанцию, наконец поставил повесть в номер. Дело было в том, что в мае в сердце Москвы приземлился самолет «Сессна», который пилотировал восемнадцатилетний спортсмен-любитель из Западной Германии Матиас Руст. Как потом выяснилось, летевший на низкой высоте легкий самолет постоянно вели подразделения ПВО, над ним пролетали наши истребители, но советские летчики не получили команды на уничтожение (сказался скандал со сбитым недавно южнокорейским лайнером). «Сессна» благополучно села на Большом Москворецком мосту и, сбрасывая скорость, докатилась до собора Василия Блаженного, после чего незваный гость вылез из самолета и был арестован.