Книга Софья Палеолог - Татьяна Матасова

Конечно, данные Павла II и Виссариона о русских землях не ограничивались этими сведениями. В середине XV века до Рима доходила информация о Руси от итальянских торговцев из причерноморских колоний Генуи и Венеции. Купцы наверняка сообщали на родину об изобилии диковин, сокрытых в русских лесах. Речь шла преимущественно о пушнине — мехах белок, лисиц, горностаев и соболей. Попытки проникновения на Русский Север «фряги» начали предпринимать не позднее второй половины XIV века. Известна грамота Дмитрия Донского, в которой он «пожаловал Печорою» Андрея Фрязина, «как было за его дядею за Матфеем за Фрязином». Купцы из итальянских факторий Северного Причерноморья, колония которых известна в Москве с XIV века, не понаслышке знали о несметных богатствах Русского Севера. Они не раз видели в Москве великолепных ловчих птиц, ценные меха, а также изделия из «рыбьего зуба», то есть моржового клыка, и даже из «заморной кости» — бивней мамонта (их до сих пор находят по побережью Северного Ледовитого океана).

Кроме того, в Риме, конечно, знали, что жители русских земель исповедуют христианство по греческому обряду. Эти таинственные края с X века находились под юрисдикцией константинопольского патриарха. Папа Пий II в своем трактате «О Европе» поместил русских — «рутенов» — далеко на северо-восток Европы и сообщил, что они — «северный народ, исповедующий греческий обряд». Упоминание о «северном характере» русских понималось современниками во вполне определенном ключе. В Риме было хорошо известно и о том, что русские «схизматики» отвергли унию 1439 года. Всё это формировало не самый светлый образ русских земель.

В другом сочинении Пия II есть сведения о Новгороде. Папа упомянул, что в этом городе много золота и особенно серебра. Со ссылкой на некоего веронца, посетившего Русский Север, папа сообщал, что те края лесисты и болотисты и что там нет Рифейских гор, о которых писали античные авторы. В немецкой «Хронике Констанцкого сопора», составленной Ульрихом фон Рихенталем в 1418 году, упомянуты «греческие» священники, прибывшие на собор вместе с Григорием Цамблаком, — из Смоленска, Луцка, Львова и других городов Западной Руси, а также, возможно, из Звенигорода (Clingenburg) и Ярославля (Jerassla).

Любопытные данные о Руси и особенно о Новгороде содержались и в сочинении рыцаря Гильбера ле Ланноа, посетившего в 1420-е годы северо-запад Руси. Он привел разнообразные мифы о северной природе. В частности, о том, что зимой «во время езды лесом он слышал треск деревьев, раскалывавшихся сверху донизу», а «в глиняном горшке с водой и мясом, поставленном на огонь в сильный мороз, вода кипела на одной стороне и превращалась в лед — на другой». Сведения де Ланноа, впрочем, в Риме известны не были.

Новые впечатления от общения с русскими в Италии получили на рубеже 1430–1440-х годов. По свидетельству гуманиста Кристофоро Ландино, некоторые сведения о природе Русского Севера и о занятиях населения удалось выяснить во Флоренции некоему «доктору Паоло», которого можно отождествить с гуманистом Паоло Тосканелли. Эти данные способствовали росту интереса флорентийского купечества к русским землям. Источники сохранили свидетельства о торговой деятельности флорентийских купцов в Москве в 1440-е годы. Можно только догадываться о том, какие противоречивые чувства испытывали купцы Пьеро и Франческо, находившиеся летом 1446 года в Москве. В городе в тот год случился сильный пожар, и значительная часть мехов, подготовленных на продажу, — «белки, горностаи и соболи» — сгорела. Это привело к резкому скачку цен на пушнину.

Несмотря на скудость данных о России и на их своеобразный характер, в Риме знали о русских землях несравненно больше, чем, например, в Милане. Герцог Франческо Сфорца около 1461 года дал специальное задание одному из придворных гуманистов, чтобы тот составил заметку о примерном географическом положении России. Заметка вышла краткой, буквально в несколько строк, и представляла собой перечисление стран, с которыми граничили русские земли.

Итак, Московская Русь представлялась на Западе страной богатой, но не слишком приветливой, а главное — неизведанной. Можно только догадываться, какое смятение чувств испытала Софья, когда ей сообщили о том, что она, возможно, будет выдана за московского князя — настоящего северного варвара и схизматика, хранящего в своих ледяных замках несметные сокровища.

Тем не менее идея Ивана Фрязина о браке Софьи с великим князем Московским пришлась в Вечном городе ко двору. Устроение такого брака давало Папской курии надежду на то, что Иван III захочет вернуть «византийское наследство» и, следовательно, будет — вместе с европейскими правителями — бороться против турок. Не исключено, что в Риме надеялись на «природную воинственность русских». Ну и далеко не в последнюю очередь подобный брак подавал новые надежды на вовлечение русских земель в церковную унию с Римом.

Как уговорить «варвара»?

Подготовка брака началась осенью 1468 года. Павел II приказал выдать 48 дукатов на дорожные расходы Антонио Джислярди, происходившему из Виченцы, и греку Георгию (скорее всего, это был Юрий Траханиот). Они были отправлены в Москву к Ивану Фрязину, который был земляком Антонио Джислярди. В итальянских документах эти люди названы послами — legati, что означало самый высокий ранг дипломатического представительства.

До Москвы папские послы добирались около трех месяцев. Великокняжеский книжник, причастный к составлению так называемого Московского летописного свода конца XV века, сообщал, что 11 февраля 1469 года посольство прибыло в Москву. Через короткое время римляне получили аудиенцию у великого князя. Его резиденция вполне могла изумить послов. Великий князь жил в обветшавшей белокаменной крепости времен Дмитрия Донского. Облик Москвы конца 1460-х годов контрастировал с обликом Рима: не только все дома города, но даже сам дворец великого князя были деревянными. Для итальянцев, выросших в городах, отстроенных в камне, это было на грани фантастики.

В летописном известии говорилось, что из Рима пришел «от гардинала Висариона Грек Юрьи именем к великому князю с листом», то есть с грамотой, где излагалась цель посольства и рассказывалось о Софье. Эту грамоту, надо думать, долго берегли в великокняжеском, а потом и в царском архиве. Однако московские хранилища документов неоднократно горели, а потому неудивительно, что грамота не дожила до сего дня.

В летописи пересказаны сведения из этой грамоты, которые показались важными при дворе. Сообщалось, что «есть в Риму деспота Амореискаго Фомы Ветхословца от царства Констянтина града дщи его, именем Софья, православная христианка». Любопытно, что книжник перевел на русский язык и фамилию Фомы — Палеолог. Сообщалось также, что если московский князь захочет взять Софью в жены, то Римская курия против не будет: «Аще восхощеши поняти ея, то аз (Виссарион. — Т. М.) учиню ея во твоемъ государстве». В летописи, заметим, говорилось еще, что руки Софьи просили и миланский герцог, и французский король, однако Софья им отказала, поскольку они были католиками, тогда как она хранила верность православию.

Последние сведения не соответствовали действительности, и в грамоте, на которой основано летописное известие, их быть не могло: ни миланский герцог Галеаццо Мария Сфорца, ни французский король Людовик XI (женатый к тому времени на Шарлотте Савойской) никогда не хотели взять в жены Софью. Тем более что не сама Софья, напомним, решала собственную судьбу. Все связанные с ее возможным замужеством вопросы находились в ведении Виссариона, который, разумеется, ничего против «латинства» иметь не мог. Видимо, эти подробности вошли в летопись в последние годы XV века, когда уже обозначилась довольно четкая антилатинская идеология молодого Русского государства.