Книга Одиссея батьки Махно - Сергей Мосияш

Неизменно твой Б. Веретельников».

Махно сразу же побежал к Никифоровой, вдвоём они пошли к Петренко. Тот прочитал письмо даже с некоторым разочарованием:

— Выходит, я зря разворачивался на Пологи.

— Выходит, так, — согласилась Никифорова. — Я сейчас разворачиваюсь на Волноваху, а оттуда иду на Юзовку. Товарищ Махно, едем со мной.

— Спасибо, Мария, я должен оставаться здесь. Товарищи должны сюда собираться, буду ждать.

11. Суд над Марией

Положение красногвардейцев и анархистов на фронте ухудшалось не по дням, а по часам. Плохо обученные, полураздетые, они не могли противостоять хорошо вооружённому противнику.

Фронт откатывался к Азовскому морю. В Таганроге, переполненном беженцами, ранеными и остатками разгромленных отрядов, Махно безуспешно пытался отыскать следы своих гуляйпольских коммунаров. Ему помогали брат Сава и Степан Шепель.

— Я же велел Лепетченко вести их на Таганрог, — размышлял Нестор.

— Ты что думаешь, военные дороги прямые? — возражал Сава. — Они так иной раз закуделят, что ни конца ни начала не найдёшь. Лишь бы выкарабкались.

— Настя беременна, вот в чём беда. Угораздило её.

— Это вас двоих угораздило.

— Знаешь, Сава, давайте-ка вы со Степаном гребитесь поближе к фронту и всех наших, кого встретите, направляйте сюда, в Таганрог. А я пойду в Совет, может, чего у них нащупаю.

В коридоре здания Советов, среди снующих людей, Махно увидел знакомую кубанку с малиновым верхом. Обрадовался встрече:

— Товарищ Мария, здравствуй.

— Здравствуй, товарищ Махно, — сунула ему жёсткую ладонь Никифорова.

— Какие новости?

— 12 апреля в Москве большевики разгромили наши организации.

— Час от часу не легче, — нахмурился Махно, беря папиросу из предложенного Марией портсигара. — Здесь нас гайдамаки с немцами давят, там — свои.

— Свои, — хмыкнула Мария, чиркая спичкой. — Ты чего здесь?

— Да хочу узнать про наших коммунаров. А ты?

— Мне приказано зачем-то явиться к товарищу Затонскому, представителю ЦКа.

— А кто приказал-то?

— Да какой-то красногвардейский начальник Фаскин. Вот жду. Там у Затонского люди. Выйдут. Зайду.

— Я тоже с тобой. Не возражаешь?

— Два анархиста. Это уже сила.

Однако едва они вошли в кабинет Затонского, как возле Никифоровой словно из-под земли выросли два красногвардейца.

— Никифорова, вы арестованы. Сдайте оружие.

— В чём дело, товарищ Затонский? — спросила Мария пышноволосого хозяина кабинета. — За что меня арестовывают?

— Честное слово, не знаю, — развёл тот руками.

— Вы что лицемерите? Я командир боевого отряда. Чей это приказ?

— Приказ Фаскина. К слову, ваш отряд подлежит разоружению.

Отдавая наган красногвардейцу, Мария повернулась к Нестору.

— Товарищ Махно, телеграфируйте главнокомандующему Антонову-Овсеенко о творящемся безобразии. Он знает меня.

— Хорошо, я сейчас же отправлюсь на телеграф, — повернулся Нестор к двери.

— Вы ко мне, товарищ? — окликнул его Затонский.

— Теперь уже не к вам, — огрызнулся Махно и вышел.

Придя на почту, Махно попросил бланк, взял ручку, начал:

«Главнокомандующему Украинским красным фронтом Антонову-Овсеенко. Таганрогские власти без всякого объяснения разоружили анархистский отряд Марии Никифоровой, прибывший с фронта на переформирование. Саму Марию, заманив в Совет, арестовали. Просим вас, товарищ командующий, вмешаться, отдать распоряжение освободить Никифорову, возвратить её отряду оружие и указать участок боевого фронта, куда отряд должен отправиться. Самодурство местных властей льёт воду на мельницу врагов революции. Председатель Гуляйпольского ревкома Нестор Махно, анархист-коммунист».

Отправив телеграмму, Махно пошёл в Федерацию анархистов, там уже знали об аресте Никифоровой. Какой-то матрос, отборно матерясь, призывал братву подняться и взять штурмом место заточения товарища Марии. И у него находилось немало сторонников. Пришедший из порта Мокроусов заявил:

— Це дило погано, хлопцы. Не треба того, суетиться. Расхлебаем. И не то расхлёбывали. На тюрьму полезешь, порежут пулемётами. Кому корысть? А то чего доброго шлепнут и Марию. Тут треба сперва узнать за ще её?

— Вон Махно там был, видел.

— О-о, приветанье, Нестор, — обратил наконец на Махно внимание Мокроусов. — Так за ще её?

— Кабы я знал. Арестовали по приказу какого-то Фаскина.

— Разберёмся. Я думаю, сюда надо вызвать наш бронепоезд из-под Елизаветовки, им командует анархист Гарин — товарищ решительный и боевой. Бронепоезд будет лучшим аргументом в разговоре с Фаскиным. А? Так шо не суетись, братва.

— Я только что дал телеграмму главнокомандующему Антонову-Овсеенко, — сказал Махно. — Надо подождать, что он ответит. Тогда и решать, что делать.

— Верно, Махно, будем ждать. Если он человек — заборонит.

— Ты слыхал, Мокроус, в Москве наших большевики громили?

— Иди ты. От кого слыхал?

— Мария же и говорила. Может, это от Москвы подуло. А?

— Чёрт его знает. Мы ж дерёмся получше красногвардейцев. Если нас начнут арестовывать, какой дурак на них воевать будет.

— Под собой же сук рубят, — согласился Нестор. — Неужели не понятно.

Вскоре в Федерации появился связист:

— Кто здесь Махно?

— Я, — поднялся из-за стола Нестор.

— Вам телеграмма от главкома.

С бьющимся сердцем Нестор развернул листок.

— Читай, братишка, громче, — крикнули от окна.

— «В Таганрогский Совет Затонскому, копик в ревком, Федерацию анархистов, Махно, — прочёл Нестор сразу охрипшим голосом. — Отряд анархистки Марии Никифоровой, как и товарищ Никифорова, мне хорошо известен. Вместо того чтобы заниматься разоружением таких революционных боевых единиц, я советовал бы заняться их созданием. Главком Антонов».

— Ур-р-р-р-а, — закричали сразу несколько человек, а матрос, выхватив маузер, пальнул в потолок.

— Тю, дурень, — поморщился Мокроусов. — Срикошетит, своих побьёшь.

— Я в матицу, — засмеялся матрос, весело продувая ствол и пряча маузер в кобуру. — Ради главкома.

На следующий день посыпались телеграммы из частей фронта: «Освободите Марию, головы сымем за неё!» «Руки прочь от товарища Марии!». Были среди них и матерные телеграммы, но телеграфист писать их дословно не решался, заменяя крепкие выражения многоточиями или начальными буквами слов.