Книга Ироническая трилогия - Леонид Зорин

С Борисом я виделся несколько раз, но встречи были невнятны и коротки. Когда мы были наедине, казалось, что все приступаем к делу, но так и не соберемся с духом. Оказываясь среди людей, мы были как в оркестровой яме – вокруг настраивают инструменты, порхают в воздухе разные звуки, никак не сольются в один поток, что-то мешает им стать мелодией.

Мое колесо совершало круг, бесшумно я въехал на нем в декабрь, не предвещавший душевных гроз.

Однако в самый короткий день года раздался звонок. То была Зоя Веская. Голос ее звучал насмешливо, но одновременно и требовательно.

– Привет, Белан.

– Ответный салют. Хочешь, должно быть, поздравить меня со столетием рождения Кобы?

– Тебя – не хочу. Изволь объяснить, что означает это молчание? Принял монашество?

– Вроде того.

После маленькой паузы она процедила:

– Так. Чем это я не подошла?

– Мировоззренческая нестыковка. По мне – ты слишком эгалитарна.

– Так. Я давно тебя раскусила. Буржуазность не могла не сказаться.

Я согласился с этой гипотезой:

– Видимо, так и есть. Сказалась. Боюсь, что ты станешь грабить награбленное.

Она сардонически рассмеялась.

– Ты полагал, что ради тебя я откажусь от своих взглядов?

– Даже и не мечтал, дорогая. Террор бесплоден, но так заманчив!

Она объявила с такою страстью, как будто приносила присягу:

– Еще не родился тот мужчина…

Я даже не дал ей договорить – заверил, что сразу же это понял. Естественно, принципы выше мужчин.

Зоя сказала не то с презреньем, не то с угрозой:

– Хорошо, что ты понял.

– Что и говорить, моя прелесть. Будь счастлива, спасибо за все. Если я что-то тебе завещаю, не отказывайся в пользу державы.

– Прощайте, господин Кошелек. Вам больше нечем меня удивить.

Она с проклятьем бросила трубку. Может быть, даже ее сломала.

Намек на мою платежеспособность меня не особенно уязвил. Не скрою, я ощутил чувство легкости. Прощай! Надеюсь, что в час испытаний тебя поддержат и подопрут здоровые молодые силы. Надеюсь, однажды они погорят. Во всяком случае, очень хотелось бы.

Я вспомнил диалог с Мельхиоровым – вторжение женщины в мой быт всегда предвестие неких событий. Пусть даже встреча с пани Ярмилой. Когда я пылал в дюнах под Ригой, горели торфяники под Москвой, а Випер метался, ища убежища. Несколько дней я себя успокаивал – трезвые люди не суеверны – и все же позвонил Богушевичам.

Трубку взяла далекая Рена. Голос ее долетал до меня не из другого района Москвы, а из космического пространства. Я сказал: этот год вернул ей брата, и восьмидесятый будет спокойней.

– Ты, Господи, веси, – вздохнула Рена.

Мне показалось, тут есть подтекст. Но я не стал до него докапываться. Спросил только, с кем она будет встречать.

– С Борисом, с Надеждой – и только. Непразднично. Я тоже тебе желаю, Вадим, самого лучшего. Хоть и не знаю, что это значит на самом деле. Счастья? Его, наверное, нет. Удачи? Она у тебя уже есть. Желаю, чтоб не было новостей.

– Немного, – подумал я про себя. Англосаксонский вариант. «Нет новостей – хорошие новости». Возможно, что так в их устойчивом обществе. Мне все-таки хотелось бы большего. Особенно когда молодость кончилась. Четвертый десяток – страшное дело! Но счастья нет, есть только удача. Чего же хотеть, коль она – с тобой? Но вот – со мной ли? Ты, Господи, веси.

Впрочем, еще через два денька я убедился, что Мельхиоров не ошибается по определению. Стоит лишь прорезаться женщине, и возникает катаклизм. Наши Вооруженные силы вошли в сопредельный Афганистан.

Ну что так неймется нашим песочникам? Тоже ведь имеют детей. Но это вряд ли на них влияет. Эти один к одному. На подбор. Глупо взывать к их родительским чувствам. Тут я подумал, что Новый год мне предстоит встречать у отца, и окончательно приуныл. Не избежать политических диспутов.

Впрочем, на сей раз почти обошлось. Разумеется, отец растревожился: не рассориться бы со свободным миром… Но Вера Антоновна нас заверила, что разрядке нету альтернативы. На чем проблема была исчерпана. Выяснилось, что существует другая, более важная и волнующая.

Павел Антонович вновь пытался разжечь своими сырыми дровишками очередной семейный очаг. Но дама, для этого предназначенная, динамила его беспардонно, то мямлила что-то нечленораздельное, то по-русалочьи хохотала. Сулила встретить с ним Новый год, но неожиданно уклонилась. Вера Антоновна возмущалась, да и отец осуждал кокетку. Я-то ее хорошо понимал, но все же советовал претенденту не отступать, проявить характер.

– Поверьте, однажды она убедится, что легче отдаться вам, чем втолковать, что ей не очень этого хочется.

Павел Антонович забурлил.

– Как вы надменны… какая желчь…

– Он не хотел тебя обидеть, – поспешно вмешалась Вера Антоновна.

– Нет, добрая сестра, он хотел. Мне надо было прийти вдругорядь.

– Ах, Павел, – мягко сказал отец. – Когда вы привыкнете к его юмору?

– Я не позволю себе привыкать к тому, что ваш сын считает юмором, – гордо ответил Павел Антонович.

– Слова вам не скажи, – повздыхал я. – Горец какой-то… Чуть что – за кинжал. Наверно, вы просто ее запугали.

Он еще долго бурлил и булькал, но после пятой рюмки унялся. Мы выпили за его успех. Я сказал, что нисколько не сомневаюсь в том, что ветреница обречена и скоро он примет капитуляцию. Павел Антонович вздохнул озабоченно:

– Все зависит от моего здоровья.

Я понял, что любовная тема идет на коду, мощно вступает тема желудочно-кишечного тракта, и начал прощаться. Спокойной ночи! До новой встречи в новом году.

Я ехал мимо витрин магазинов, мимо опустевших контор, мимо знакомого кинотеатра. Непостижимое темное небо с яркими золотистыми крапинками висело над уснувшей Москвой. Казалось, что над столицей – вверх дном – плывет перевернутый океан, горят электрические медузы и нежно посверкивают актинии. Мелькали одинокие путники и тихо щебетавшие парочки, возвращавшиеся в свои постели. Неслись заштрихованные клетчатым поясом, призывно подмигивающие зеленоглазики. Мы жили уже в восьмидесятом.

Каким он будет? На всякий случай я дал себе слово – в который раз! – жить трезво и не читать самиздата. Равно как официальных изданий. Гребовать даже программой «Время». И пусть исторический процесс обгонит меня, как ночной автобус.

Я вспомнил, как любил Мельхиоров ссылаться на одного инженера, который последовательно отвергал любые заманчивые предложения. Известно было, какой он дока, за ним гонялись, но все напрасно. Нет, нет, с завода он не уйдет. У малого была своя заповедь: «Ни шагу вперед! Держись за трубу». Рассказывая о нем, Мельхиоров теплел лицом и все повторял: «Вадим Белан, держись за трубу».