Книга Красота - это горе - Эка Курниаван

– А еще я и Герда, – сказала Ола.

– Но здесь мой дом.

Мамаше Калонг она уже сообщила, что покидать Халимунду не собирается, а останется в городе, пусть даже снова придется торговать собой. Мамаша Калонг на это ответила:

– Живи у меня, как раньше. Дом теперь мой, голландская семья уже не потребует его обратно.

И когда все уехали, Деви Аю осталась с мамашей Калонг и слугами. Она ждала второго ребенка, от одного из партизан, и читала “Макса Хавелаара”, забытого Олой. Книга была ей уже знакома, но пришлось перечитать – больше делать было нечего, от любой работы ограждала ее мамаша Калонг. Когда наконец родилась вторая дочка – Аламанде было тогда почти два года, – Деви Аю назвала девочку Адиндой, в честь героини романа.

Несколько месяцев прожила Деви Аю у мамаши Калонг и все чаще подумывала вернуть себе и старый дом, и спрятанное в канализации сокровище. Дом мамаши Калонг снова превратился в бордель и наполнился женщинами, ублажавшими японцев во время войны. Девушек, которые стыдились вернуться домой, нашлось немало, и все устроились как принцессы в королевстве мамаши Калонг. Солдаты КНИЛ были здесь завсегдатаями. Мамаша Калонг разрешила Деви Аю с детьми занять одну из комнат бесплатно, на неопределенный срок. Деви Аю принимала ее доброту с благодарностью, но все равно твердо решила вернуться домой: как-никак дом терпимости – для детей не лучшее место.

Чтобы прокормиться, ей не нужно было себя продавать, ведь она сберегла шесть колец, которые глотала всю войну. Одно, с нефритом, продала она мамаше Калонг, и вырученных денег ей хватило на первое время. В лавке старьевщика купила она подержанную коляску и, посадив туда дочек, в первый раз отправилась на прогулку в сторону Халимунды. Маленькая Адинда лежала под пологом, а сзади восседала Аламанда в свитере и шапочке. Деви Аю – с высокой прической, в длинном платье с поясом – уверенно шла, толкая коляску, а карманы были набиты слюнявчиками, подгузниками, бутылочками с молоком.

Вокруг царили разруха и запустение. Почти все мужчины, по слухам, ушли в джунгли, к партизанам. Лишь старик-парикмахер на углу маялся от безделья, поджидая клиентов, да кое-где солдаты КНИЛ на постах читали старые газеты и тоже умирали от скуки. Одни сидели в кабинах грузовиков и джипов, другие – на танках. Завидев белую женщину, тепло приветствовали ее и предлагали проводить: опасно голландской даме ходить одной, того и гляди партизаны нагрянут.

– Нет, спасибо, – отказалась Деви Аю. – Я иду искать клад и делиться ни с кем не желаю.

Она шла по тропе, что навеки впечаталась в память, в сторону квартала, где жили когда-то голландские плантаторы. Дома жались к самому берегу, веранды выходили на узкую набережную, а задние крылечки – на ярко-зеленые поля и плантации, за которыми высились две горы. По дороге вдоль моря Деви Аю шла спокойно, не опасаясь, что из воды вдруг вынырнут партизаны. Дом ничуть не изменился. Все те же пышные хризантемы вдоль забора, все та же карамбола возле дома, а на нижней ветке болтаются качели. Бабушкины цветы в горшках по-прежнему стоят рядком на веранде, только алоэ засохло, а бегонии разрослись слишком уж буйно. Ни за газоном, ни за орхидеями, что свисают до земли, явно никто не ухаживает. Видно, прислуга и охрана бросили дом, даже борзые и те разбежались.

Деви Аю завезла во двор коляску, и ее удивила чистота на веранде, не иначе как кто-то подмел. Деви Аю толкнула дверь – та оказалась не заперта. Деви Аю завезла коляску в дом, хоть девочки и захныкали. В гостиной было темно, и Деви Аю щелкнула выключателем. Электричество в доме не отключили – комнату залило светом. Вся обстановка была на местах: столы, стулья, шкафы – все, кроме граммофона, который забрал Муин. На стене Деви Аю увидела свой портрет: пятнадцатилетняя девочка, новичок францисканской школы.

– Смотри, вот это мама, – обратилась она к Аламанде. – Один японец сфотографировал, другой изнасиловал – он, возможно, и есть твой папа.

Втроем обходили они дом, наконец поднялись на второй этаж. Деви Аю делилась воспоминаниями, рассказала девочкам, где спали бабушка с дедушкой, показала фотографию Генри и Ану Стаммлер, совсем юных и еще не влюбленных. Девочки, конечно, ничего пока не понимали, но Деви Аю все равно нравилась роль гида, и тут вспомнила она о сокровище, спрятанном в канализации. И пошла вместе с девочками осмотреть туалет – счастье, что он вообще сохранился.

– Голландка возвращается в молодую республику.

За спиной она вдруг услышала голос:

– Что вам тут нужно, милочка?

Деви Аю обернулась и увидела грозную старуху-туземку, в саронге и потрепанной кебае, в руке клюка, рот полон бетелевой жвачки. Она смотрела на Деви Аю злобно, будто вот-вот ударит клюкой, как приблудную собачонку.

– Вот, видите, здесь висит моя фотография. – Деви Аю указала на портрет пятнадцатилетней девочки. – Это мой дом.

– Я просто не успела вместо нее свою повесить.

Старуха погнала ее прочь, но Деви Аю клялась, что у нее есть документы на дом. Старуха в ответ лишь рассмеялась да рукой махнула.

– Дом ваш конфисковали, милочка, – сказала она. И, выпроваживая незваную гостью, объяснила, что в конце войны дом заняли японцы, затем – партизанская семья, ее собственная. Ее мужу отрубили руку по локоть самурайским мечом, а потом он с пятью сыновьями ушел в джунгли, и вскоре его застрелил солдат КНИЛ, погибли и двое их сыновей. – Этот дом достался мне по наследству. А фотографии, если хотите, забирайте, денег я с вас не возьму.

Как видно, словами старухе ничего не докажешь. Деви Аю с коляской сразу ушла, но твердо решила отвоевать дом. Ходила в штаб армии и временного правительства, встречалась с командующим КНИЛ, спрашивала его совета. Тот ее разочаровал: вернуть дом в обозримом будущем и не надейтесь. Пока нельзя, уверял он, всюду партизаны. Если дом заняла партизанская семья, остается его выкупить или смириться.

Но деньгами она не располагала. За пять оставшихся колец никто ей столько не даст. Единственная ее надежда – сокровище, что спрятано в туалете, но чтобы до него добраться, нужно заполучить дом. Она отправилась к мамаше Калонг, зная ее отзывчивость, и рассказала все как есть.

– Мамаша, одолжите мне немного денег, хочу выкупить дом.

Мамаша Калонг, с ее деловой жилкой, никогда не упускала выгоду.

– А как ты со мной расплатишься?

– Фамильными драгоценностями, – объяснила Деви Аю. – Перед войной я спрятала все бабушкины украшения в тайнике, и никто о нем не знает, только я да Бог.

– А если Бог их забрал?

– Вернусь к вам в заведение и отработаю.

На том и порешили. Мамаша Калонг даже предложила свои услуги посредницы: а вдруг старуха не продаст дом Деви Аю напрямую? Местным жителям ее европейская внешность доверия не внушает, а у мамаши Калонг немалый опыт скупки жилья у тех, кто нуждается в деньгах. Она пообещала торговаться до последнего.

Почти неделю шли переговоры. Что ни день бегала мамаша Калонг к сердитой старухе. Партизанская мать согласилась уступить дом в обмен на другое жилье, с доплатой. Мамаша Калонг справилась отлично, и Деви Аю наконец велела старухе покинуть дом и больше не возвращаться. Вместе с мамашей Калонг Деви Аю с дочками приехала домой на армейском джипе одного из клиентов борделя, офицера КНИЛ. Хорошо вернуться домой, зная, что никто тебя не выставит.