Книга Хозяин берега - Леонид Словин

Когда я вошёл, женщина испуганно оглянулась.

— Это Татьяна Ивановна, вдова Ветлугина, — представил её Бала. — Мы только начали… Значит, в ночь, когда это случилось, дома вы не ночевали? — спросил мой помощник у Ветлугиной.

— Я работала. А кроме того… Видите ли… У нас две квартиры. Мы жили то у него, то у меня. А иногда каждый уходил к себе…

Я сел. Ветлугина тревожно взглянула на меня, снова обернулась к Бале.

— …Сходились, расходились. Одно время Саша страшно пил. Его направляли в ЛТП, он давал мне слово не пить, не выдерживал…

— А в последнее время перед его гибелью?

— Последнее время держался… Но я боялась оставлять его одного, когда у меня были ночные дежурства. Соседи и прочее. Он у меня не прописан…

— Тогда он ночевал у себя?

— Да. И в ту ночь тоже. Я пришла утром, была в уверенности, что он дома. И вдруг приходит его приятель… Садык…

— Баларгимов Садык, — пояснил мне Бала.

— Все его зовут Садык. Сказал: поехали они на качкалдаков. Саша стал давать ему прикурить, перевернул лодку. Произошёл выстрел… Там всё записано. — Она показала на уголовное дело, лежавшее на столе перед Балой.

Мы помолчали все трое, наблюдая, как Гезель поливает над балюстрадой цветы, что-то тихо мурлыкая под нос для своего малыша.

— Вы раньше Баларгимова знали? — спросил я.

— Видела несколько раз. — Ветлугина снова насторожилась.

— Муж дружил с ним?

— Дома он у нас никогда не был. Я вообще не любила его. компании. Ничего хорошего… Одна пьянка! Знаю, что они встречались. Саша последнее время был на инвалидности, не работал…

— Травма?

— С лёгкими у него было плохо. Вообще-то он подрабатывал, только в штате не состоял. У нас своя машина. Смотришь, подвезёт кого-нибудь. Заплатят.

— Вообще-то он рыбак? Она замялась.

— Иногда приносил рыбу.

— Осетрину?

— Ну да… Но где брал? Этого не знаю. — Я продолжал расспрашивать:

— С Касумовым вы знакомы?

— Первый раз слышу.

— Ваш муж помогал тушить ему «козлятник». Его кличка

— Мазут.

— Мазут — я слышала.

В кабинет постучали, это был Хаджинур Орезов.

— Извините, Игорь Николаевич. Я не знал, что вы не одни.

— Я скоро освобожусь.

Прежде чем дверь закрылась, я разглядел в коридоре приземистого, с чёрными живыми глазами мужчину, смахивавшего по одежде на рыбака, Я понял, что это Баларгимов.

— Сколько уже прошло, как он утоп? Года два? — У него был грубоватый глухой тенор, речь — простая, и я не почувствовал в нём ни робости, ни испуга ни перед нами, ни вообще перед вызовом в прокуратуру. — Небось и косточки уж давно сгнили!

Он сидел на том же стуле, что и Ветлугина, тяжело и свободно, ни разу не оглянувшись на дверь.

— Как всё вышло? — спросил Бала.

— Ну, как…

Баларгимов повторил сказанное им на допросе, не путаясь и ничего не добавляя.

— …Когда перевернулись, я отплыл немного, чувствую — дно. Кричу: «Монтёр! (Кличка у Сашки такая.) Ты где?» «А темно. Мы ушли метров на сто от берега. Хоть глаза выколи… Где искать? Сам мокрый. Всё утонуло. Думаю: «Козёл! Сам выберешься, не мальчик. Верзила под потолок!» Потянул домой, а назавтра прихожу, спрашиваю: «Сашка приходил?»

— «Нет!..»

Я ощутил знакомую грубую манеру общения — следствие сурового жизненного опыта, непоказного презрения ко всему — к смерти, к жизни, к тому, что происходило раньше, потом, вчера, завтра.

«Странно: его фамилия ни разу не упоминалась среди браконьерских…» подумал я.

— Вы сразу заявили в милицию? — спросил Бала.

— В этот день не пошёл. Подумал: нажрался после купания, спит где-нибудь! А на другой день пошёл.

Баларгимов был одинаково презрителен — это чувствовалось из его рассказа — и к самому себе, и к погибшему и не собирался от нас это скрывать.

— …В милиции объяснение написал. Потом несколько раз ещё вызывали, допрашивали. Свозили на место. Я показал. Там под водой камни. Там и ружьё нашли. И мой рюкзак.

— А что с вашим ружьём?

— В рюкзаке осталось. Я так и не собрал его.

— Вы член общества охотников?

— Был. Сейчас уже выбыл. Думаю снова вступить…Что? — Он показал на дверь, вслед ушедшей Ветлугиной. — На меня, что ли, бочку катит? Так, во-первых, мы с Сашкой друзья. Что нам делить? А потом: зачем бы я к ней пошёл? Она и не знала, что он на охоте, и с кем — не знала! Я сидел бы дома и молчал в тряпочку.

Бала спросил:

— Вы работаете?

— Осмотрщиком кабеля. На южном участке.

— Зарплата большая?

— Какая зарплата! — Он махнул рукой. Вошёл Агаев.

— Не помешаю? — Из-за неудобства помещения у нас всё время гостил кто-нибудь из милиции.

— Нет, конечно. — Я тоже задал несколько вопросов Баларгимову: — Как вы охотитесь на качкалдаков в темноте? Он с любопытством взглянул на меня.

— Птица ведь не видит! Подпускает совсем близко.

— А как подбираете дичь?

— Так и подбираем. Много, конечно, теряется… Начальник! — Он посмотрел на часы. — Мне на работу! Не хочу опаздывать. Назначь другое время!

— Ветлугина жалуется? — спросил Агаев, когда Баларгимов вышел. — Она думает, что мы ей его воскресим… — В голосе звучала неприкрытая вражда. И, между прочим, никакая она ему не жена. Разбежались. Незадолго до его гибели.

— Развелись?

— Она его бросила: пил по-чёрному.

— Браконьер?

— Нет, по моим данным. Мы этого дела не вели. — Агаев закурил. Только отдельные поручения.

Мой бывший однокашник был раздражён. Вскоре выяснилась и причина:

— Кудреватых — крупная фигура. Вы не знаете, с кем связались. После того, что случилось, можете считать, что вам здесь не работать…

— Как знать!..

— Нельзя закрывать установку. Так не делают. Это война! Объявление войны!

Стиль самого Агаева был, без условно, иной. На его скромной должности и более работящие начальники всю службу проходили в майорских, а то и капитанских погонах.

Всю текучку Эдик Агаев передал Буракову и Хаджинуру, оставив себе обслуживание областной номенклатуры. Билеты на суда, дефицитные комфортабельные каюты, связь с аэропортами и, конечно, снабжение начальства чёрной икрой и красной рыбой.

«Цена полковничьей папахи…»