Книга И повсюду тлеют пожары - Селеста Инг

Школьники – впрочем, как и все школьники на экскурсиях – искусством особо не интересовались. Энди Кин тыкал Джессику Кляйнман между лопаток и прикидывался, что это не он. Клейтон Бут и Дэвид Шёрн обсуждали футбол – какие шансы у “Рейдеров” против Святого Игнатия на предстоящем матче. Дженни Леви и Таниша Макдауэлл усердно игнорировали Джейсона Грэма и Данте Сэмюэлза, а те волочили ноги и любовались голыми грудями на картинах, мимо которых гнал группу экскурсовод. Сплин, любивший живопись, наблюдал за Пёрл и жалел – уже не впервые, – что он не фотограф: он бы запечатлел, как свет из матового стеклянного потолка галереи бьет в ее запрокинутое лицо и как оно сияет.

Пёрл старалась сосредоточиться на пожухшей лекции экскурсовода, но мысли ее разбегались. Она шагнула вбок, в соседний зал, что отвели под выставку, посвященную Мадонне с Младенцем. Сплин, старательно делая пометки о Караваджо, понаблюдал через зал, как Пёрл уходит. Она не возвращалась три минуты, четыре, пять; Сплин сунул карандаш в пружинку тетради и направился следом.

Зал был небольшой, всего несколько дюжин работ, и на всех Дева с Иисусом на коленях. Средневековые работы в позолоченных рамах, немногим больше коробки от CD; условные карандашные наброски статуй эпохи Возрождения; громадные полотна маслом, больше человеческого роста. Был один постмодернистский коллаж – фотографии из светских журналов, у Девы голова Джулии Робертс, у Иисуса – голова Брэда Питта. Но взгляд Пёрл был прикован к фотографии – черно-белому отпечатку восемь на десять, женщина на диване улыбается новорожденному ребенку. И женщина эта – Мия.

– Но как?.. – начал Сплин.

– Не знаю.

Некоторое время оба молча смотрели на фотографию. Прагматик Сплин приступил к сбору данных. Работа, судя по табличке, называлась “Дева и дитя № 1” (1982), художницу звали Полин Хоторн. Все это он записал в тетради под забытыми заметками о Караваджо. Никаких комментариев куратора – сообщалось только, что фотографию одолжили для выставки у лосанджелесской “Галереи Эллсуорт”.

А Пёрл разглядывала снимок. Это ее мать – чуть моложе, чуть худее, но такой же призрачной конституции, с теми же высокими скулами и острым подбородком. Крошечная родинка прямо под глазом, шрам, белой ниточкой пересекающий левую бровь. Тонкие материны руки – вроде бы такие хрупкие, птичьи, вот-вот надломятся под тяжким весом, хотя Пёрл не встречала женщин, способных столько вынести. Даже волосы те же: небрежный пучок прямо на макушке. Мия испускала красоту волнами, как жар, на фотографии она словно сияла. В камеру не смотрела – все ее внимание целиком, безраздельно поглощал ребенок. Я, подумала Пёрл. Конечно, на фотографии она. Какое еще дитя станет обнимать Мия? У Пёрл не было младенческих снимков, но в этом ребенке она узнавала себя – свою переносицу, и уголки глаз, и стиснутые кулачки, которые она сжимала и в два года, и в пять, и сейчас, сосредоточившись, сжимала снова, даже не замечая. Откуда взялась фотография? Диван, где сидит мать на черно-белом снимке, – может, бежевый, или бледно-голубой, или даже канареечный; в окне у матери за спиной – размытые высоченные дома. Снимали изблизи – точно фотограф присела на подлокотник кресла у дивана. Кто снимал?

– Мисс Уоррен, – позади нее сказала миссис Джейкоби. – Мистер Ричардсон.

Пёрл и Сплин развернулись, лица у них горели.

– Если вы готовы двигаться дальше, весь класс вас заждался.

И в самом деле, под строгим надзором экскурсовода класс сгрудился в дверях, позакрывав тетрадки; Сплина и Пёрл встретили хиханьками и шепотками.

В автобусе по дороге обратно одноклассники перешучивались о том, чем эти двое занимались в музее. Сплин побагровел и сполз по сиденью, делая вид, что не слышит. Пёрл смотрела в окно и ничего не замечала. Ни слова не произнесла, пока автобус не затормозил на школьной стоянке и все не потянулись наружу.

– Я хочу обратно, – сказала она Сплину, когда они вылезли из автобуса.

И они вернулись, в тот же день после школы, уговорили Лекси их отвезти, потому что иначе до музея неудобно добираться, и прихватили с собой Иззи, потому что она настояла, едва услышав Мия и фотография. Сплин взял на себя уговоры, но не сказал Лекси, что они хотят посмотреть, и, когда они шагнули в зал, у Лекси отпала челюсть.

– Ничего себе, – сказала она. – Пёрл… это же твоя мама.

Вчетвером они разглядывали фотографию: Лекси – из центра зала, будто издали ей лучше видно; Сплин – носом едва не тычась в стекло, будто надеясь отыскать разгадку в зернистости фотографии; он наклонился так близко, что сработала сигнализация. Пёрл просто смотрела. А Иззи застыла – портрет Мии ее заворожил. Мия сияла, точно полная луна в ясную ночь. “Дева и дитя № 1”, прочла Иззи на табличке и на миг дозволила себе вообразить, будто на руках у Мии лежит она сама.

– Рехнуться можно, – в конце концов сказала Лекси. – Господи, можно просто рехнуться. Почему твоя мама на фотографии в музее? Она что, звезда, а мы не в курсе?

– Люди на фотографиях не звезды, – возразил Сплин. – Звезды – те, кто снимал.

– Может, она была музой знаменитого художника. Как Патти Смит и Роберт Мэпплторп. Или Эди Седжвик и Энди Уорхол. – Прошлым летом Лекси ходила в музей на историю искусств. – Давайте ее спросим, – прибавила она. – Возьмем и спросим.

И они спросили, едва приехали домой, гуськом зашли в кухню, где Мия как раз приправила курицу к ужину.

– Вы куда подевались? – спросила она. – Я приехала в пять, а тут ни души.

– Мы из музея, – сказала Пёрл и осеклась.

Что-то не так – под ногами шатко, будто ступила на разболтанную ступеньку и спустя миг она треснет под ногой. Сплин, Иззи, Лекси сгрудились вокруг, и Пёрл представила, какими их видит мать – раскраснелись, распахнули глаза, полны любопытства.

Лекси пихнула ее в спину:

– Спроси.

– Что спросить? – Мия уложила курицу в сотейник, пошла к раковине помыть руки, и Пёрл заговорила – словно шагнула с высоченного трамплина.

– Там твоя фотография, – выпалила она. – В музее искусств. Ты на диване с ребенком на коленях.

Мия стояла к ним спиной, вода лилась ей на руки, но все четверо заметили: она вся слегка закаменела, будто у марионетки натянули веревочку. И не обернулась – терла и терла между пальцами.

– Моя фотография? В музее искусств? – переспросила она. – То есть модель на меня похожа?

– Нет, это вы, – сказала Лекси. – Точно вы. Точечка под глазом, и шрам на брови, и вообще.

Мия костяшкой коснулась брови, словно забыла про шрам, а теперь вспомнила, и по виску потекла теплая мыльная капля. Мия сполоснула руки и закрутила кран.

– Ну, может, и я, – сказала Мия. Она развернулась, бодро растирая руки полотенцем, и Пёрл огорчилась, увидев, что лицо у матери застыло, закрылось. Это сбивало с толку – точно внезапно захлопнулась дверь, всегда стоявшая нараспашку. Какой-то миг Мия вовсе на себя не походила. – Фотографы, знаете, постоянно ищут моделей. Художники, пока учатся, только и делают, что позируют.