Книга Беллинсгаузен - Евгений Федоровский

Да и в действительной жизни не только между отдельными лицами, но часто между целыми государствами случались войны. Такой уж был век — грубый, без правил и милосердия.

«Старикашки» ходили вразвалку, выпячивали грудь, при малышах тафлинку[8] или пакетик с нюхательным табаком демонстративно устраивали за рукав камзола, старались говорить басом. Перед парнями слезливыми, робкими они чувствовали себя господами. Но они же, кадетская аристократия, пресмыкались перед гардемарином, который назначался в каждую камору. При этом гардемарине числился своего рода адъютант из маленьких кадет. Он исполнял все прихоти — бегал за книгами, звал товарища из другого класса, таскал деликатные записки возлюбленным, чистил сапоги и кафтан.

Кому-то такие порядки нравились, кому-то нет, особливо натурам тонким, свободолюбивым. Вот как возмущался ими барон Владимир Штенгель, карбонарий и будущий декабрист:

«Была ещё одна особенность в нашем Корпусе — это господство гардемарин, и особенно старших, в каморах над кадетами, первые употребляли последних в услугу, как сущих дворовых людей... Иногда в зимнюю ночь босиком по галерее бежишь и не оглядываешься. Боже избави ослушаться! — прибьют до полусмерти. Зато какая радость, какое счастье, когда произведут, бывало, в гардемарины, тогда из крепостных становишься уже сам барином, и все повинуются!»

А история с Корсаром закончилась вничью. Из своего флигеля по весне каптенармус с Аттилой съехали, купив домик на Купеческой. Новый хозяин флигеля нанял печника и сложил другую печь. В обломках старых кирпичей мастер не обратил внимания на опалённые и почерневшие гусиные перья с суровой ниткой и ольховым прутиком, которые исправно играли роль обратного вентилятора, пропуская дым не из избы, а нагоняя в избу.

6

Когда мальчиком Фабиан читал подаренный Ханыковым «Письмовник», он и не представлял, что придёт время, и он воочию увидит автора этой великолепной книги. Она оказала на него самое благотворное влияние, помогла разобраться в российской словесности, дала много наиполезнейших сведений, а уж в годы учения в Корпусе книга эта стала первейшим учебником.

«Письмовник» Курганова он читал при всяком удобном случае: в классе на предметах, которые знал ещё с аренсбургской школы, в каморе, когда другие кадеты занимались своими делами, в постели, пока было светло. Автор мнился Фабиану чем-то вроде божества, окружённого нимбом учёности и святости.

И вот Курганов ворвался в класс, будто вихрь. Дюжий в плечах, стройный в росте, крупный лицом с веснушками и пронизывающим взглядом ртутных глаз. От резкого движения зашелестели географические карты, висевшие на стенах. Он крутнул огромный глобус с океанами, морями и землями, отчего охра суши сразу слилась с раздольем сини, басовито и веско произнёс:

— Вас я буду обучать кораблевождению — наиглавнейшей морской науке. Суть её в том, как провести корабль из одного пункта к другому наивыгоднейшим и безопасным путём. Включает сия наука три раздела: лоцию, навигацию и мореходную астрономию.

Один из авторитетнейших морских историков Феодосий Фёдорович Веселаго даёт Курганову такую характеристику: «При редком соединении глубокого, блестящего, замечательной остроты и игривости ума с необычайной теплотой сердца он умел в каждом, даже сухом, предмете открывать интересные стороны, способные возбуждать сочувствие в слушателях или читателях. Сознавая вред напускной учёной важности, нередко прикрывающей невежество, Курганов относился к ней с беспощадной иронией и старался доказать, что всякую научную истину, как бы ни казалась она мудрой, можно объяснить просто и понятно».

Николай Гаврилович вышел из Навигацкой школы на Сухаревке в Москве, выказал даровитость, его послали в Петербург в Морскую академию. Окончил он её лихо и скорее всех со званием «ученика подмастерья математических и навигационных наук». А добраться до второго по старшинству чина «подмастерья» помогла фортуна. Послали его как-то к учёному астроному Гришеву для производства некоторых астрономических наблюдений. И тут молодой выпускник обнаружил такие познания, что учёный стал просить причислить Курганова к Академии наук. Но директор Корпуса Голенищев-Кутузов сказал, что такие прыткие да способные ему и самому нужны, и не отпустил, оставил при месте в Корпусе, присвоив звание «подмастерья математических и навигационных наук».

Трудно и долго продвигался Курганов по скользкой карьерной лестнице. В тридцать лет только, когда другие уже выбегали в полковники да генералы, получил он подпоручика и с этим же чином дворянство, без чего пробиться дальше было никак невозможно.

Стал он готовиться к экзамену в Петербургскую академию наук на звание профессора. За материал брался серьёзный, тогда такого ещё не было. Он написал «Российскую универсальную грамматику», затем «Бугерово новое сочинение о навигации, содержащее теорию и практику морского пути». По выходе учебника из печати купил себе плащ алого цвета, суконный, в нём стал выходить на лекции. Да ещё с суковатой палкой, чтоб призывать шалунов к порядку, ободрять ленивцев, а остолопов к науке радеть. К этой мере, правда, Николай Гаврилович прибегал в самых крайних случаях.

Предмет его требовал больших умственных усилий, давался нелегко, и, чтобы напряжение сбросить, вдруг начинал он рассказывать какой-либо анекдот, вроде такого: ночью проникли как-то воры в жилище бедняка и вдруг слышат спокойный незлобливый голос: «Не знаю, что вы, братцы, здесь ищете в такую пору, я и днём ничего не нахожу». Поговаривали, такое случилось с самим профессором, пробавлявшимся пустыми щами и кашей.

А вот эта кургановская притча, родившись в Корпусе, разошлась и насмешила весь Петербург: некий индийский вельможа, больше именитый своею породою, нежели умом, будучи у королевы, на её вопрос, здорова ли его жена, ответил, что она в тягости. « И когда родит?» — спросила королева. «Когда будет угодно вашему величеству!» — ответил вельможа. Ну не искушён ли сей царедворец?

На издание своего «Письмовника» Курганов израсходовал годовое жалованье. Книга разошлась быстро и выдержала восемнадцать изданий. Она учила юношество грамматике, поэзии, стихосложению. Давала сведения о геральдике, мифологии, мореплавании, точных науках. В школах из «Письмовника» извлекали только грамматику. Приложения дозволялось читать старшеклассникам. А чего стоили «изречения» о женщинах и браке! Досталось и Ивану Логиновичу Голенищеву-Кутузову. Вот почему, догадался потом Фабиан Беллинсгаузен, посуровело лицо директора при упоминании этой книги. В хронологической таблице знаменательных событий, происшедших в разное время от сотворения мира, автор со всей серьёзностью отметил, что с 1762 года кавалер И. Л. Голенищев-Кутузов служит директором Корпуса.

«Письмовник» Курганова читали образованные дворяне, духовенство, народ. Одним он служил учебником, другим — энциклопедией разносторонних сведений, третьим — книгой для развлекательного чтения. Не было в конце XVIII века книги более читаемой и любимой.