Книга Крымское ханство в XVIII веке - Василий Смирнов

Последнее замечание несколько преувеличено: в тех же летописях мы находим указание таких важных причин войны Турции с Россией, о которых почему-то умалчивает Ресми-Ахмед-эфенди, как, например, подстрекательство французской дипломатии. Происки Потоцкого, изображенные у Ресми, не ускользнули от внимания и официального историка Васыфа, как мы видели. Зато поведение крымских татар в этот роковой для них период времени с 1769 по 1783 год, в самом деле, представлено у Ресми-Ахмеда-эфенди с надлежащей полнотой и ясностью, которой недостает официальным летописям. В этих последних кратко, даже без мотивов, сообщается, что «назначенный перед этим Крымский хан Селим-Герай-хан оказался неспособен действовать согласно видам Державы, и потому состоялась высочайшая воля о его отставке и назначении на ханский престол прежнего Крымского хана Арслан-Герая, 13 шевваля 1180 года (14 марта 1767)». Но старик с трудом добрался до Каушан и в мухарреме следующего, 1181 года (июнь 1767) умер.

На ханство возведен Максуд-Герай-хан I, сын Селямэт-Герая, проживавший в своем чифтлике Фундуклу. Непродолжительное его царствование (1181–1182; 1767–1768) столь мало было заметно, что историки турецкие даже забыли записать о его назначении, а упоминают только о его смене, и то в таких коротких словах: «Так как из образа действий упомянутого обнаружилась его вялость, слабость и неспособность, по требованию обстоятельств, показать себя в войне, то он был отрешен и отослан в свой чифтлик, находящийся в Фундуклу».

Где нет определенной устойчивой системы в управлении, там трудно уследить за мотивами тех или других распоряжений, тех или других перемен в составе правительства. Сидевший с 1757 года на османском троне султан Мустафа III (1757–1773) сам по себе был человек не худой и с добрыми намерениями, судя по отзывам о нем современников; но общая застарелая неурядица в правительственном механизме усложнилась бессмысленными вожделениями некоторых мечтательных политиков Порты под влиянием хитрых европейских дипломатов и происков польских эмиссаров. Благоразумные люди, такие, как верховный везирь Мухсин-заде Мухаммед-паша[91], были оттеснены пустыми сумасбродами, вроде Гамзе-паши[92] и ему подобными. Назначения делались наугад, на пробу; одни лица нетерпеливо сменялись другими; воцарилась полная безурядица, и финал легкомысленно затеянной комедии был весьма печальный, именно таков, какой пророчили люди смышленые и глядевшие несколько вперед. А так как во время войны не последнее значение имели крымские ханы, то и их теперь под горячую руку меняли одного за другим, пока опять не обратились к Крым-Гераю, хотя и не особенно приятному для Порты, но слывшему за человека дельного и умного, рьяного ненавистника русских.

Глава VI

Поведение барона де Тотта в Крыму и балагурство его мемуаров. — Личность Крым-Герай-хана I и смерть его. — Ничтожество Девлет-Герай-хана IV. — Разногласие отзывов о Каплан-Герай-хане II. — Настроение османской армии и поражение турок и татар от русских. — Военные успехи Каплан-Герая. — План императрицы Екатерины II о высвобождении Крымского ханства из-под турецкого верховенства. — Смена Каплан-Герая Селим-Герай-ханом III.

При Максуд-Герае и во второе ханствование Крым-Герая I имел пребывание в Крыму в качестве французского консула барон де Тотт[93]. Мемуары его пользуются известностью и цитируются всюду наравне с другими достоверными источниками исторических сведений. Г. Говордз целых две своих статьи о Максуд-Герае и Крым-Герае наполнил пространным извлечением из «интересных записок» барона де Тотта. Между тем, по правде сказать, ни одно сочинение не производит такого безотрадного впечатления своей высокопарностью, авторским самомнением, вздорностью содержания, обилием самопротиворечий, как мемуары этого французского дипломата, проявляющего в них развязность, как будто составляющую отличительную черту характера самого автора этих мемуаров. Прочитав длинную заносчивую лекцию о том, как надо изучать быт и нравы чуждых нам народов, он отвергает всякую достоверность и полезность наблюдений, сделанных прежними путешественниками. Распространившись потом о необыкновенных трудностях изучения турецкого языка, которых хватит на всю жизнь, барон, однако же, сообщает, что сам он изучил его с невообразимой быстротой. Бывши запанибрата, по его словам, с крымскими ханами, у которых он, впрочем, «целовал руки», де Тотт, однако, не научился писать их титул иначе, как «le Kat» — и это наилучшая аттестация его познаний в турецком языке. Всюду выставив свою собственную персону, он с явной хвастливостью приводит даже шутки, отпускавшиеся на его счет Крым-Гераем. Превознося ум, образованность, справедливость и политическую мудрость Крым-Герая до сравнения его с Монтескье, Тотт при этом рассказывает не особенно лестный анекдот о том, как искание одним ногайцем правосудия у хана сделано было предметом шутовской комедии, главную роль в которой играл опять-таки барон, принятый несчастным ногайцем, по недоразумению, за хана. Поэтому все, что сообщается Тоттом, требует самой тщательной проверки и сличения с другими данными. Куда большего доверия заслуживают по части сведений о турках и татарах такие почтенные труды, как путешествие де ла Мотрея[94] или как «Traite sur le commerce de la Mer Noire» («Трактат о торговле на Черном море») Пейсонеля! Последнему принадлежит еще и та честь, что он сделал достодолжную оценку мемуаров Тотта в особой брошюре под заглавием: «Observations critiques sur les memoires de M. le Baron de Tott» (Amsterdam, 1785; «Критические замечания по воспоминаниям барона де Тотта»), где с беспощадной очевидностью выставил всю вздорность сочинительства своего соотечественника-авантюриста.

Рассказав про свои беседы и поездки на охоту с Максуд-Гераем, Тотт подметил в этом хане одну только характерную черту — жадность, и для иллюстрации приводит случай с Якуб-агою, где сам он, Тотт, выступает в благородной роли заступника и покровителя несчастного Якуба, который бы иначе непременно погиб.

«Якуб-ага, начальник и главный таможенный чиновник Балты, — читаем в мемуарах, — чуть-чуть не сделался жертвой ее (жадности Максуд-Герая). Лишенный своей должности и своего достояния, заключенный в оковах в тюрьму, он рисковал потерять еще и голову, несмотря на все старания своей покровительницы (принцессы, 70-летней старухи, осчастливившей барона презентованием ему собственноручно вышитой узорами цветной рубашки), и мне показалось весьма важным похлопотать о спасении и поддержке этого человека, которому Франция всегда имела повод считать себя обязанной».