Книга Русский бунт. Все смуты, мятежи, революции - Лин фон Паль

В самой Литве основной верой была православная, но теперь Москве можно было пугать православных новгородцев, что с переходом к королю-латинянину они потеряют и «истинную веру». Истинная вера новгородцев в то время была такова, что даже московское православие они считали недостаточно чистым, «латиняне» же и вовсе казались им «погаными». Засланные агенты убеждали горожан, что присоединение к Москве – благо, поскольку тогда новгородский народ будет «со всей Русью», и что московский князь лучше будет управлять всеми, чем новгородский, потому что Новгород – это его дедина еще от Рюрикова времени. В промосковскую партию входило много священников и бояр. Первых туда толкало неприятие «иноверцев», вторых – желание иметь сильного князя и выгоду от торговли с Москвой.

Пролитовская партия упирала на то, что в состав Литвы вошло множество русских городов с православной верой, и что король ни веры, ни системы управления не притесняет, все вольности и права городов сохранены, и даже более того – он расширил права городов, а землевладельцам дал королевские охранные грамоты, улучшил положение торговых людей, так что и Новгород в таком союзе ничего не потеряет, но многое приобретет, и самое важное – он будет надежно защищен от посягательств со стороны других соседей, самый страшный из которых – Москва. В пролитовскую партию, как не удивительно, входило немало простого народа, хотя союз Литвы и Новгорода экономических выгод им вроде бы не сулил. Но люди, не искавшие выгод, быстро сообразили, что, только отдавшись под Литву, можно сохранить новгородские свободы.

Пролитовскую партию собрала и выпестовала одна новгородская женщина – немолодая уже Марфа Борецкая, вдова новгородского посадника и мать двоих взрослых сыновей. Женщины, что для того времени удивительно, играли в Новгороде значительную роль, и в пролитовской партии их было несколько. Имена не сохранились, но, кроме Марфы, нам еще известно о жене Степана Григоровича, члена посольства к королю, Наталье Григоровичевой.

Марфа была настолько в своих речах убедительна, что за ней пошли и мужчины. Для московского сознания 15 века это находилось за пределом понимания, Марфу там обвиняли во всех грехах, которые только можно придумать, а одним из наиболее распространенных обвинений было такое: Марфа ищет выгод и собирается замуж за обещанного в Новгород князем Михаила Олельковича, она интриганка и более ничего. Но никакие обвинения москвичей не смогли разубедить новгородцев: Марфе поверили, и вокруг нее сплотились как некоторые лучшие люди, так и простой народ, чего не удалось сделать московским агитаторам. Партия Марфы собиралась в ее доме в Неревском конце, и число ее сторонников росло. При удачном стечении обстоятельств можно было даже рассчитывать на поддержку церкви: сторонником Марфы был управляющий хозяйством владыки Пимен, кандидат на должность архиепископа после престарелого уже Ионы, и он не скрывал, что желает получить посвящение в сан от литовского митрополита, и считал, что новгородские свободы можно сохранить только в случае, если церковь в Новгороде будет независима от Москвы.

Новгородское вече (разогнанное при Василии Темном и снова возродившееся) шумело на площади, люди требовали самостоятельности в церковной политике, и даже приговорили, что московский князь не имеет права на новгородскую собственность и должен получать с города только «по старине». Более того, они объявили, что крестное целование московскому князю не правомочно, а новгородцы всегда целовали крест не ему, а святой Софии и Господину Великому Новгороду. Московские чиновники, живущие, как и века назад, за пределами Новгорода на Городище, доносили об этом с неудовольствием и чинили новгородцам разные препоны, новгородцы же над ними издевались и на них ругались.

Никакие обвинения москвичей не смогли разубедить новгородцев: Марфе поверили, и вокруг нее сплотились как некоторые лучшие люди, так и простой народ, чего не удалось сделать московским агитаторам. Партия Марфы собиралась в ее доме в Неревском конце, и число ее сторонников росло.

После одной из таких стычек вече приговорило: требовать у наместников выдать головой обидчиков, которых толпа собиралась порвать живьем. Наместники, конечно, своих не выдали. Но толпу это не остановило, снова зазвонил вечевой колокол, и прямо с веча новгородцы отправились на Городище за обидчиками. Завязалась такая драка, что и с той и с другой стороны появились убитые. Новгородцы захватили несколько князей и вельмож и уволокли с собой для вечевого суда. Иван Васильевич тут же послал из Москвы посольство, но посольству было приказано льстивыми словами и обещаниями довести горожан до кипения, то есть спровоцировать на бунт, который он тогда сможет «справедливо подавить».

Послам удалось вызвать сильное негодование. Но московский князь медлил. Он хотел показать большую меру своего терпения и злокозненность новгородцев, чтобы потом никаких уж сомнений, на чьей стороне правда, и не возникало. Было несколько посольств, и всякий раз новгородцы от них яростно отругивались. Вече наконец постановило: не быть в Новгороде власти московского князя, нет у него здесь ни отчины, ни дедины, город управляется самостоятельно, так всегда было и так всегда будет. Этим ответом отношения с Москвой были разрушены. И к королю Казимиру послали новгородцы посольство. Новгород просил у короля дать ему на княжение киевского князя Михаила Олельковича. Одновременно и в Москву отрядили посадника Василия Ананьина, который должен был договориться «О делах земских новгородских». Почему именно в это время – сказать сложно, но переговоры ничего не дали. Вместо заявленной новгородцами темы московский князь упорно требовал объяснений от посадника, а тот на все отвечал, что о прочих делах, кроме земских, говорить ему не велено. В город он вернулся и тут же передал слова Ивана Васильевича, что тот больше не желает сносить от новгородцев обиды и оскорбления.

Московский князь попробовал натравить на Новгород псковичей (у тех была серьезная свара – новгородцы отобрали у псковичей товар, а купцов бросили в тюрьму и освободили только по требованию Москвы), но столкнуть их лбами в тот раз не получилось – псковичи послали в Новгород с предложением урегулировать новгородско-московские несогласия и взамен получить освобождение товаров своих купцов

Московский князь попробовал натравить на Новгород псковичей (у тех была серьезная свара – новгородцы отобрали у псковичей товар, а купцов бросили в тюрьму и освободили только по требованию Москвы), но столкнуть их лбами в тот раз не получилось – псковичи послали в Новгород с предложением урегулировать новгородско-московские несогласия и взамен получить освобождение товаров своих купцов. Новгородцы никак не отреагировали. На вече решались для них более важные вопросы, и они ждали приезда своего «латинского» князя. Псковичам сказали, что они не желают мириться с московским князем, и более того – предлагают и псковичам присоединиться к Новгороду и дружить против того проклятого князя. Псковичи решили подумать и просили одного: дать знак, когда Иван Васильевич пришлет грамоту о походе против Новгорода.

Тем временем в городе умер архиепископ Иона, и предстояло избрать нового владыку, что по традиции делалось при помощи жеребьевки. Эта жеребьевка оказалась прискорбной для пролитовской партии: жребий вытянул Феофил, который ни к каким партиям не примыкал и был известен крайне ортодоксальными взглядами. По желанию города отделиться от московской церковной власти, Феофил должен был бы получить поставление на пост от митрополита Киевского и Галицкого Григория, которого в Москве иначе как «волк, а не пастырь» и «закоренелый еретик» не называли. Феофил перепугался так, что умолял, чтобы не дать ходу жребию и не занимать бы ему этого поста. Но новгородцы были неумолимы: жребий отменить нельзя. Пимен, который охотно поехал бы за поставлением к Григорию, тоже ничего сделать не мог.