Книга Садовник (сборник) - Валерий Залотуха

– Ладно, хватит, Коль, – не выдержал дядя Леша.

– Надо же! – плюнул зло дядя Коля. – Из-за пятерки человека на допрос вести! – Дядя Коля замолчал, но ненадолго. – И кто ж это на тебя пишет? Ей-богу… Давай, Леш, думать – делать чего? Надо блат искать. У тебя нет никого в районе из начальства? За яблоками-то осенью едут…

Дядя Леша мотнул отрицательно головой.

– У меня свояченя в милиции работает… Уборщицей… – дядя Коля замолк на несколько секунд, заговорил тихо, пытаясь заглянуть другу в глаза: – Ты б, может, Леш, лучше сразу признание сделал?

Дядя Леша посмотрел на друга почти испуганно.

– В «Человеке и законе» показывали… Пришел человек, признался сам, и к нему уже отношение другое… Пожалели…

Дядя Леша молчал.

Они сидели на крыльце дома, не смотрели ни на красоту цветущего сада, ни на сгущающиеся сумерки…

– Ладно, пошли, Коль, пора вроде, – тихо сказал дядя Леша.

– Будет заморозок, ей-богу! – кричал дядя Коля.

Они расходились в разные стороны, держа в руках по тяжелой дюралевой канистре. Сад стоял в темноте ночи белой сплошной стеной. А сверху спускался туман, суля заморозок, грозя побить цвет.

Они разошлись и потеряли друг друга. Дядя Коля крикнул еще что-то, но дядя Леша не разобрал и не ответил. Скоро стали попадаться кучи – отходов льна, насыпанных специально под зиму, слежавшиеся, влажные.

Дядя Леша плескал на них из канистры солярку, поджигал и шел дальше. Пламя вспыхивало над кучками и скоро гасло, но огонь уже проникал внутрь, и наверху начинали закручиваться водовороты густого, чуть зеленоватого живого дыма.

Белое облако дыма смешалось с туманом и накрыло сад, согревая его. Дядя Леша вылил остатки солярки на последнюю кучу, бросил спичку.

– Ле-еха-а!!! – донесся далекий голос дяди Коли.

– О-о-о!!! – закричал дядя Леша в ответ, и в крике его возникла вдруг неожиданная, почти мальчишеская радость. Бросив канистру, он пошел к другу.

В полном безмолвии дым плыл по саду.

– Николай!! – закричал дядя Леша. – Колька!

– Э-э! – неожиданно возник голос дяди Коли. – Леха, ты где?!

– Николай, ты стой! Я к тебе иду! – дядя Леша двинулся вперед.

– Леха, ты стой! Я к тебе иду!

Они были уже рядом, но не видели друг друга. Дым, гуляющий среди белых яблонь, уводил, уводил, уводил их друг от друга.

Было утро. Сзади дымил еще сад. А впереди парила река.

– Скупаемся? – спокойно предложил дядя Леша, снимая пиджак. – Трухи набилось, чешется все…

Дядя Коля смотрел на него недоверчиво.

– Май месяц, Леш, ты чего?..

Дядя Леша стоял уже в одних трусах. Сутулый, но жилистый, крепкий. Он выпрямился, напряг мышцы, противясь ознобу. На груди и животе его была искусно и тщательно сработанная татуировка: Спасская башня Кремля с расходящимися в виде пунктиров от звезды лучами, Мавзолей, булыжники Красной площади.

Дядя Коля сидел на корточках, подперев скулы ладонями, с искренней завистью глядел на татуировку.

– А тебя, Лех, побрить-постричь-подеколонить если да приодеть, больше сорока не дашь, ей-богу!.. – крикнул он, радуясь другу, как себе. Подумал и спросил, улыбаясь: – Лех, а помнишь, как все тут перед войной еще было… А? Арка вон там стояла, как строили-то ее…

Дядя Леша посмотрел туда, куда указывал Николай – в туман.

– Лес тогда мужики привезли на подводах… Доска сороковка сосновая пахнет как… не поверишь, до сих пор помню!.. А мы летаем кругом – радости! А мужики-то тогда какие были все… здоровые! Не то что теперь! Жарко, по пояс раздетые, топориками махают! За день арку-то подняли, помнишь?

Дядя Леша тихо кивнул.

– А помнишь, как украсили ее тогда? В флагах вся, в еловых ветках… А сельхозвыставка? С колхозов чего только не навезут! Репы – как свиные головы! А яблок, яблок, мама родная! Ведь в каждом колхозе был сад, Леш! Все, все сады держали, а небось не дурней нынешних были! Концентрация, специализация…

Дядя Леша молчал.

– Да, – продолжал дядя Коля вдохновенно. – И мы идем… с галстуками… «Мы пионеры – дети рабочих…» Я на барабане…

Дядя Леша посмотрел на друга чуть насмешливо.

– На каком барабане? – спросил он.

– А кто, ты, что ль? – возмутился дядя Коля.

– А я не говорю… Симаку всегда барабан давали.

– Ладно, Симаку!.. Симак… Да его близко к барабану не подпускали!.. Где у тебя курево?

– В телогрейке погляди.

– Это чего? – заинтересовался дядя Коля, вытащив из кармана телогрейки звонок.

– Звонок, не видишь…

– Купил?

– Ага, – подумав, ответил дядя Леша. – Звонок купил, теперь на велосапед собирать буду.

Дядя Коля засмеялся мелко, по-детски, и дядя Леша прыснул, мотнул головой, удивившись своей шутке.

И пошел к воде, опустив голову, осторожно ступая по холодной, росной траве.

– А! – махнул рукой дядя Коля, быстро разделся и пошел, встал рядом, щуплый, белотелый, в белых, с тесемками кальсонах. Худую его спину перерезали от края до края два страшных глубоких шрама, будто какая-то огромная тварь схватила его поперек, чтобы сожрать, да, пожевав, выплюнула – то ли худ оказался, то ли совсем невкусен.

– Берегет тебя Ирка-то… не простужает, – глянув на кальсоны, пошутил дядя Леша.

Дядя Коля махнул рукой.

– Нечего простужать, Леш…

– Ладно…

Дядя Леша еще раз оглянулся и пошел медленно в холодную воду, как в детстве, испытывая себя и закаляя.

Дядя Коля сунул в воду ступню и взвыл от холода, заскакал на одной ноге, но тут же, скинув кальсоны, закричал вдруг чужим, хриплым и чуть гнусавым голосом:

– Четвертый взвод! Черти корявые, подтянись! – и кинулся, поднимая брызги, в воду.

Дядя Леша вложил прочитанное письмо в конверт, достал из ящика стола стопочку писем, перехваченных резиночкой из-под лекарства, присоединил к ним новое. Он был в чистой белой майке и широких, с большими отворотами темно-синих бостоновых брюках по моде конца сороковых.

Подошел к гардеробу, открыл скрипнувшую дверцу: там висели на плечиках несколько старомодных платьев, толстое мужское пальто с большим сильно потертым каракулевым воротником, пиджак с широкими лацканами и толстыми, на вате, плечами, бостоновый темно-синий, как брюки. Дядя Леша снял с плечиков пиджак и висевшую под ним белую поплиновую сорочку. Впрочем, белой она уже не была, а желто-сероватой от своих долгих лет жизни, с помятым жалким воротничком. Он надел сорочку, пиджак, подумал и взял из незадвинутого ящика стола жестяную коробку из-под зубного порошка, открыл ее, достал награды – два ордена Славы, – приколол их на грудь. Постоял секунду перед мутным зеркалом гардероба. Он был подстрижен и выбрит сейчас, и прав был дядя Коля, что так ему больше сорока не дашь…