Книга Слева молот, справа серп - Михаил Шахназаров

– Ой, и смешной же ты, Ромка. Такой же смешной и умный, как Толик.

Больной голове Хузина сравнение с Толиком не понравилось: «Смешной и умный, как Толик…» Он вообще это имя недолюбливал.

– Какой еще Толик?

– Толик на столяра у нас в профтяге учится. Бегает за мной. Как тупоголовый хвост за собакой. Но я пока не сдаюсь. Нужно еще чуток башку ему помурыжить. А то возомнил себе, что я податливая такая и сразу сдамся.

– Это правильно. Сдаться всегда успеешь. Тем более, у тебя получается. Кстати, а откуда столь богатый опыт?

– Все тебе скажи, дурачок ты мой, – хохотнула девушка. – Первый раз в пятнадцать лет у меня было. Боялась жутко. Дрожала, как листик на ветру. А через полчасика орала от удовольствия и счастья, как очумелая. Думала, что только от ликера «Мока» так хорошо бывает.

– С одноклассником спаривалась?!

– Не-а. Что с них взять, с одноклассников? Неопытные и робкие в основном. С Андреем Игоревичем любовь была.

– А почему так официально? Папин друг?

– Глупости-то не говори. Папин друг… Папиным друзьям не до этого. Андрей Игоревич физруком у нас в школе трудился. Молодой, красивый. Волосы темные, глаза зеленые, мышцы как у богатыря, – с придыханием вспоминала Настя. – Что он со мной вытворял! Как в тумане ходила после этого.

– Рановато ты по таким туманам путешествовать начала.

– Да ну тебя. А потом его уволили, представляешь? За ним одна из наших завучей бегать начала – Демакова Хелена Станиславовна. Сама слышала, как наша литераторша географичке говорила, что, мол, бешенство матки у Хеленки. А Демакова сама в годах уже была, и ему такие не особо нравились. Андрей Игоревич сам мне говорил. Говорил, что такие женщины влекли его только в школьные и студенческие годы. А у нее еще и усики над верхней губой.

– Так за что уволили совратителя малолетних?

– Вова Вашкевич во время урока с каната сорвался. А пацаны ради прикола маты в этот момент оттащили. Ну Андрея Игоревича за халатное отношение и турнули.

– А с мальчиком что?

– Побился он сильно. Ногу поломал, кисть вывихнул, сотрясение мозга получил. Оклемался, но с бальными танцами пришлось завязать. И по математике вниз скатился.

– Странная у вас школа была. Физкультурник малолеток насилует, мальчики с канатов срываются, как гимнасты в плохом цирке.

– Ром, ну хватит глупостями сыпать. Никто меня не насиловал. Я сама с Андреем Игоревичем согласилась пошалить. И то после того, как мне Валька Ланина рассказала, как с ним хорошо. А сейчас и тебе будет так же хорошо, Ромочка…

Андрей с Полиной проснулись от стонов Анастасии. Рома всегда говорил Марьину, что алкоголь хорошо выходит после хорошего секса. Рука дочери крановщика скользнула под одеяло:

– С виду по тебе и не скажешь, Андрюшенька, а жеребец еще тот. Не жеребец, а племенной бычок. Я их у бабки в деревне видела.

– Полечка, давай истории про бычков отложим на потом, а? Голова раскалывается, спина разболелась непонятно отчего. Полечка, а у кого научилась безобразия в кроватке вытворять?

– У Степки научилась. Я к бабушке в деревню каждое лето гостить езжу. А Степка-кровельщик там первый парень. Ростом высок, грудь колесом, а в штанах у него такое, что я, первый раз увидав, чуть в обморок не грохнулась.

– Это хорошо, Поля, когда в штанах такое, – задумчиво произнес Андрей. – И очень и очень плохо, когда там стручок размером с зеленый горошек.

– Не-е-е… У Степки там не стручок, а настоящая бобина прядильная.

– Хорошее сравнение, Поля. Жизненное, я бы сказал.

– А ты, Андрюшенька, меньше говори, свет мой. Лучше давай делом займемся. Надо же перед взбучкой удовольствие получить…

Марьин закрыл глаза. Стиснул зубы, покорно отдавшись юной деве. Перед глазами на деревянной лошадке раскачивалась дочка.

Гвидо с Ириной заснули только под утро. Несчастный официант пил, исповедовался, рыдал. Ира прижимала голову Шнапсте к плоскому загорелому животу. Пыталась успокоить:

– Глупенький. Глупенький ты мой тигреночек. И вовсе он у тебя не махонький. Трудолюбивый он у тебя, как пчелка. Ласковый он у тебя и нежный. Да и не в размере дело, Гвидушка.

– А в чем же дело? В чем?! Юрмальские сосны!!! Стройные, притягивающие взгляды. Они стремятся к небу, и в этом их красота. Будь эти деревья размером с кактус, их бы просто не замечали. Белочки и птички лишились бы корма. А ты говоришь, что дело не в размере, Иришка.

– Но ты же не сосна, Гвидушка. И твой член – не сучок хвойный. А вот в белочку или птичку я поиграть готова.

Оральный секс на кухонной табуретке Гвидо не оживил.

Когда «коммуна» Малютки Джоки пробуждалась, а Шнапсте досматривал утренние кошмары, в редакцию вечерней газеты «Голос Риги» вошли двое хмурых мужчин. Жилистые руки, складки загоревших морщин. Добрые намерения на лицах гостей не читались. Манера общения выдавала представителей рабочего класса. Секретарь редакции, поморщившись от запаха дешевых сигарет, указала на дверь кабинета. Валерий Лосев, копаясь в ящике стола, напевал песенку Труффальдино. Он встретил новую любовь по имени Мина. Достал талоны на полное собрание сочинений Льва Толстого и купил польский торшер.

– Ты, бля, Горин? – поинтересовался вошедший первым машинист башенного крана.

Опешивший Лосев привык встречать утро рабочего дня по-другому:

– Ну… Ну во-первых, не «ты», а «вы». Во-вторых, я вам не «бля». В-третьих, меня зовут Валерий Лосев. В-четвертых, Семен Яковлевич Горин взял отгул и будет только завтра. Ну, и наконец, в-пятых. Прежде чем вот так беспардонно врываться в кабинет, воспитанные люди предпочитают постучать.

– Вот я тебе сейчас по твоему упитанному хавальнику и постучу, свинохряк писучий, – процедил папа Анастсии. – Где наши дочери, совратитель херов?

– Да, бля! Где наши дочери, растлитель? – поддержал отец Полины.

– Дочери? – Лосев пытался изобразить невозмутимость. – А вот этого я не знаю. Может, спят еще ваши дочери. А может, телевизор ваши дочери смотрят. А может, они в кино пошли на утренний сеанс. И прекратите хлестать мерзостным словом «бля».

Про сон и телевизор Валерий упомянул зря. Прозвучало так, будто Лосев совсем недавно расстался с чадами обеспокоенных пролетариев. На первую затрещину журналист отреагировал удивленным взглядом и возгласом: «Вы что себе позволяете, хулиганье сучье?!» Это еще более воодушевило пришельцев. В ход пошел толстенный альбом с фотографиями латвийских пейзажей. Особенно усердствовал отец Полины, злой и молчаливый слесарь Антон Владимирович. Лосев, смирившись с ролью проигравшего, вяло отмахивался руками. На громкие крики и звуки глухих ударов спешили коллеги поверженного. Работяг с трудом выволокли в коридор. Женщины гладили Валеру по травмированной голове, прикладывали к лицу влажные платочки и медяки. В редакции появился милицейский наряд, вызванный бдительным корректором. Буянов отвезли в отделение. Молодой лейтенант после короткого дознания понял, что «клиенты» стали заложниками розыгрыша. Евгений Александрович и Антон Владимирович вполне могли отделаться административным испугом. Но финал беседы с милиционером вышел скомканным.