Книга Все есть - Мачей Малицкий

— Не знал.

— Я вот все думаю…

— О чем думаешь?

— Забыл.

— Не давай ему больше водки. У него рука сломана.

— Ну и что?

— Если выпьет, и вторую сломает.

— Погоди, я вытру. Пятно останется.

— Брось. Не вытирай. Пусть остается.

— Ты на которую глаз положил?

— Ее сегодня нет.

— А я — на эту.

— Чем приторачивают переметную суму? Пореем, сельдереем?

— Роза, предложи мне выпить водочки.

— Мачек, предлагаю тебе выпить водочки.

— Спасибо, Роза, водки, пожалуйста.

— Достоевский!

— Достоевский!

— Мачек, хочешь, чтобы тебя похоронили у нас?

— Развеять над.

— Мы тебе устроим.

— Извините, когда наступит час «икс»?

— Пока неизвестно. Идите-ка домой. Заглянете через недельку.

— Мы должны принять мужское решение: или с нас хватит, или нет.

[Ночь в гостинице. Сидели до пяти утра. (Мелким домашним животным разрешено пребывание в гостинице за исключением ресторана.) Проснулся через час. (Если окажетесь в наших краях, Вам захочется снова выбрать нашу гостиницу?) Пьяный душ. (Мы польщены, что во время своего путешествия Вы остановили выбор на нашей гостинице. Как сотрудники, заверяем Вас, что постараемся сделать все возможное, чтобы Вы остались довольны.) Пьяный завтрак. (Укажите Ваш возраст и пол.) Пьяная прогулка. (Спасибо, что уделили нам время, и уверяем Вас, что с величайшим вниманием отнесемся к Вашим ценным замечаниям.) Пьяный поезд. Пьяный сон.

Янек сидел в кресле. Читал книгу. «Это мы — рыбы. Антология». Пес спал на диване, уткнувшись мордой в подушку. Злобно зыркнул одним глазом и перевернулся на другой бок.]

— Привет, Янек.

— Привет. Оттянулся?

— По полной программе.

— Видно.

— Душ и спать. Можешь остаться? Разбудишь.

— Могу. В котором цасу?

— Сейчас сколько?

— Десять.

— В три. Я должен позвонить Зосе.

— Хоросо. В цетыре.

— Идет.

[Сбросил рюкзак и вошел в ванную. После душа, когда протянул руку за дезодорантом, на полочке под зеркалом заметил странную баночку.]

— Янек, что это?

— Дезодорант. Попробуй, теплый.

— Это как?

— Сам сделал. Меня всегда раздразало, сто дезодоранты холодные. Неприятно. Вот я и сделал. Теплый. Приятно.

— Как?

— Невазно. Просце простого.

[Внезапно решил, что пойдет спать наверх. Пусть Янек цитает, а Пес спит. Взобрался по крутой лесенке, приподнял дверцу. Матрас ждал. Заснул мгновенно — не успел голову положить.]

— Мацек, цетыре.

[Открыл глаза. Увидел на полу голову Янека. Не сразу понял и оценил картинку.]

— Спускаюсь. Сваришь кофе?

— Сварил. Здет.

[И в самом деле. Кофе и сигареты. Закурил, отхлебнул, проглотил. Смешал дым с кофе. Подошел к телефону.]

— Добрый день, Зося.

— Привет, пап. Живой? Гейпапарара.

— И не говори. Едва.

— Слышно. Ну так что?

— Пожалуй, да. Да.

— Правда?!

— Да.

— Я могу сказать Марысе, и…

— Да. Позвони в воскресенье. Решим, когда.

— Когда? Сразу, не откладывая.

— Не откладывая. На будущей неделе.

— Точно?

— Точно.

— Звоню в воскресенье. Попозже. Вечером. Не забудь.

— Звони. Не забуду.

[Не откладывая.]

— Янек?

— Да?

— Где ты, вообще-то, живешь?

— Где придется.

— Хотел бы здесь?

— Спрасываес! Благодаря куце новых книг, которые я процитал, нахозусь под гнетусцим впецатлением от собственного невезества. А как зе ты?

— Приходи в воскресенье. Поговорим.

— Утром?

— Вечером.

— В воскресенье вецером. Идет.

[Посидели. Помолчали. Янек поставил часть книг на место. Изрядную стопку оставил на столе.]

— Зур. Я сварил. Рзаной хлеб, яйца, колбаса (не белая), грудинка, картоска — мозно подзарить, или гренки, остались от лукового. Пес назрался до отвала. Цветы политы. Поцта на столе. Сообсцений не было. Никто не звонил. Никто не приходил. Шесть раз ходили на реку, — сказал уже с порога.

— Ты сказал «шесть»?

— Ошибся. Сесть.

[Жур. В таком состоянии панацея. Съел три тарелки, две с картошкой, одну с гренками. Только теперь толком поздоровался с Псом, который, укоризненно на него глядя, нехотя перебрался с дивана на кресло. Взял с полки всякую всячину и лег на согретую подушку.]

[…] Однажды воскресным июньским днем пошел на реку, в рюкзаке нес сосенки, выкопал их из цветочной клумбы, мама привезла с кладбища два прутика и воткнула в землю между клематисом, тюльпанами и рододендронами, через год прутики пустили побеги, обсыпанные мелкими иголочками, они боялись деревьев, э, нет, они любили деревья, боялись деревьев, растущих не там, где надо, например, могучую шелковицу — ее корни наклонили ограду в том месте, где с ней соприкасалась калитка, поэтому калитка не закрывалась либо, если ее захлопывали с силой, не открывалась, или грецкий орех — его корни вспучивали подмуровку, и так далее, поэтому он нес в рюкзаке два прутика в пластиковых мешочках с землей и синюю лопатку, ага, недавно услыхал, что нельзя ничего приносить домой с кладбища, это приносит несчастье, да, он решил посадить сосенки на опушке соснового леса на первой поляне, помнил, как лет тридцать назад этот лес сажали женщины в зеленых комбинезонах (а может, это были солдаты?), он, пожалуй, больше всего любил именно эту поляну, вот где хорошо было бы поставить дом, да, присел с краю на корточки, достал из рюкзака два мешочка и лопатку, вырыл ямки, сунул туда саженцы, осторожно, чтоб не осыпалась облепившая корни земля, присыпал сверху, утоптал, набросал палой листвы, красиво, как будто всегда тут были, как будто тут выросли, кинул в рюкзак лопатку и пустые пластиковые мешочки, когда возвращался домой, вспомнилась фраза, которую мама произнесла у калитки: «помни, когда я умру, выкопай эти сосенки и посади в изголовье могилы», «хорошо, мама», — ответил. […]