Книга Реалити-шоу "Замок" - Ксения Баштовая

«…вершилась очередная встреча. То ли радоваться, то ли печалиться. Радоваться, что вижу его каждый день, и горевать, что слишком уж это все похоже на сказку. В самом деле. Насколько реальны встречи с парнем, который жил в семнадцатом веке? Может это все сон? Мираж?

Я опустила глаза, сделала шаг назад. Завтра экзамен по истории западноевропейской культуры. Что-то помню, что-то нет. На лекциях-семинарах исправно записывала, глядишь и сдам. А нет, будет первая пересдача за три года!

Внезапно, мне показалось, что где-то поблизости, практически за соседней колонной, раздается какое-то невнятное бормотание. Но кто может здесь быть? На улице уже темно, посетители разошлись, одна я торчу. Охранники да консьержки — в соседних залах. Тогда кто?!

Я осторожно прокралась на шум, выглянула из-за колонны. Да так и замерла, не отрывая пораженного взгляда от разворачивающегося пейзажа: перед автопортретом, который, казалось, целую жизнь назад показала мне Лелька, прыгал, нетерпеливо грозя кулачком, небольшой, мне по колено, чертик… Классический, как в „Ночи перед рождеством“ Гоголя или Роу.

Но ведь. Этого же не может быть. Или может?!

Чертик продолжал что-то злобно бормотать, я прислушалась.

— Ну, погоди еще!.. Думаешь, ушел в картину — и все?! Только тебя и видели?! А вот черта с два! — он противно захихикал. — Точнее, намного больше. Чертей… Ты-то свой договор сжег, но у нас ведь остался? Жаль в те времена никакой регистрации не велось, а сейчас в компьютер не вобьешь, за давностью лет, ну ничего, ничего… когда-нибудь тебе надоест эта картинка и тогда… договорчик-то — вот он! — И существо торжествующе потрясло кулаком с зажатым в нем свитком.

Решение пришло внезапно.

Надеюсь, Николай Васильевич не соврал.

Я шагнула вперед, нащупывая тонкую серебряную цепочку (ой, да какая разница, верю ли я во что-то или не верю? Хотите, считайте это данью моде), сдернула ее с шеи и набросила на чертика.

Ой, ма-а-а-а-ама…

Тот заверещал так, словно его кипятком обдали, заметался, пытаясь разорвать тонкую серебряную вязь. Я подхватила его за шкирку и, развернув мордочкой к себе, поинтересовалась, уставившись в желтые совиные глаза:

— Попался?

— Ой.»

Следующие пять минут девица потратила на запудривание мозгов бедному несчастному представителю инфернальных меньшинств. Причем при малейшей попытке рогастика сопротивляться, в ход шли угрозы. И предложение перекрестить чертика было самым что ни на есть добрым и ласковым. Закончилось все тем, что запуганный донельзя черт беспрекословно отдал этой террористке долгожданный свиток с договором, каковой и был торжественно разорван прямо перед рогатой физиономией. Черт впал в состояние, близкое к прострации, и хотел уже слинять далеко и надолго, но ушлая девица его не отпустила, начав выяснять подробности нежданно надвигающейся слепоты господина Аранде. Чертик молчал как партизан, но, в конце концов, все-таки сдался, невнятно булькнув: «Да что с ним будет?! Подумаешь, близорукость с астигматизмом! Провести еще небольшую припайку лазером, чтоб сетчатка не отслаивалась, и хай себе живет спокойно».

И лишь после этого девица, наконец, соизволила снять с него свой крестик, и черт растаял в воздухе с тихим всхлипом «князь меня убьет».

Хоть бы пожалела его, что ли…

Как я поняла из невнятного сюжета, дважды за день попасть в картину было нельзя, так что девушка, напоследок тихо пообещав заглянуть к своему любимому Габриэлю Диего перед экзаменом, сбежала домой.

Я вот только не понимаю, на какие шиши она постоянно в музей шастает?

Ладно, осталось всего пара страниц.

С утречка девица снова ломанулась в музей.

«И все вроде как всегда, вот только… Дверь в залу, где уже с месяц располагалась выставка испанских художников, закрыта и запечатана. Что происходит?!

Я рванулась к охраннику:

— Что случилось?!

Тот недовольно вздохнул:

— И откуда только такие темные? Вчера ж даже в местных новостях показывали. Закрыли выставку — какой-то придурок кислотой на картину плеснул.

У меня оборвалось сердце:

— Как кислотой?!

— А черт его знает, — вздохнул охранник, — даже камеры ничего не зафиксировали. Перед закрытием стали обход делать, а картина этого, как его, Аранде, та, что с корабликом, потекла к чертовой матери.

Я не помню, как дошла до института. Не помню, как сдавала экзамен. Лишь выйдя из аудитории, бросила короткий взгляд в зачетку и как сквозь туман разглядела размашистое „отл.“

Да хоть „неуд“. Честно, сейчас мне все равно. Не знаю, были ли встречи с Габриэлем реальностью, но…

Спускаясь по широкой мраморной лестнице, я смотрела только себе под ноги. А потому совершенно не заметила, как задела плечом кого-то, поднимавшегося мне навстречу. А раз не заметила, то все, что досталось этому пострадавшему, короткое „извините“.

— Простите, — мне на плечо легла рука, — вы не подскажете, где здесь деканат?

А голос такой знакомый-знакомый.

Я медленно повела глазами снизу вверх. Светлые летние туфли. Брюки с идеально выглаженной „стрелкой“. Белоснежная рубашка-шведка. Галстук.

Черные, чуть вьющиеся волосы до плеч. И такое знакомое лицо. Габриэль?!

— Так где деканат? — парень легким отработанным движением поправил тонкую оправу очков. За стеклами блеснули насмешливые зеленые глаза.

— Эт-тажом выше! — только и смогла выдохнуть я.

— А вы меня не проводите? — продолжил парень. — А то я уже битый час по этому институту хожу, и хоть бы что!

— Д-да. Конечно.

Пока мы поднимались по лестнице, мысли у меня крутились вокруг одного и того же: как это могло произойти? Или это не Габриэль? Но тогда откуда такое сходство?!

Тихий вздох прервал мои сумбурные размышления:

— Кстати, совсем забыл представиться: Диего Хосе Габриэль Аранде.

О Боже.

— Вы неместный? — только и смогла выдохнуть я.

— Конечно, нет, — рассмеялся мой новый (или старый?) знакомый. — Я по обмену из Испании. Буду здесь учиться. Кстати, а вас как зовут?

— Таисия.

Новая улыбка:

— Красивое имя. И главное, редкое.

— Да и ваше — не совсем обычное.

Тихий смех:

— Родители увлекались историей и назвали меня в честь знаменитого испанского художника. По семейному преданию, наш род происходит от него. Может, слышали историю, мол, великий мастер продал душу дьяволу и все такое.

— А вы верите в эту легенду? — вдруг сорвалось с моих губ.

— „Есть многое на свете, друг Гораций, что и не снилось нашим мудрецам!“ — хмыкнул он. — Так это, кажется, звучит по-русски?