Книга Выжить с волками - Миша Дефонсека

Другое правило нашего совместного жительства касалось еды. Когда Рита принесла добычу (наверное, барсука, не могу сказать точно), волк запретил мне подходить к пище. Я протянула руку к мясу, и его клыки прошли совсем близко от моих пальцев. Сначала должен был насытиться он, потом Рита, а остатки предназначались мне. Если я приносила овощи, собранные в саду, волки не проявляли к ним никакого интереса. Если мне улыбалась удача и я находила мясо, то, пока волков не было рядом, я делила кусок на три части, а потом каждый ел в своем углу.

Однажды они, как обычно, ушли на охоту, и спустя некоторое время я услышала звук выстрела. Рита вернулась очень взволнованная, она крутилась вокруг меня, ставила уши торчком, принюхивалась и снова начинала крутиться. Я ясно видела, что она встревожена. Иногда она поджимала лапу и неподвижно прислушивалась к звукам, доносившимся из леса. Я попыталась подойти к ней, но волчица не могла сидеть на одном месте. Я спрашивала себя: что произошло, почему она вернулась одна, без своего черного волка?

Она облизывала меня, толкала мордой, но внимание ее было сосредоточено не на мне, ее беспокоило что-то другое, и она ушла. Волчица явно хотела, чтобы я последовала за ней, но я не могла долго идти, она бежала слишком быстро.

Я снова услышала выстрел, на этот раз гораздо ближе, потом еще один. Инстинктивно я спряталась в высокой траве и подумала о немцах и о мужчине, который преследовал меня. Когда шаги приблизились, я распласталась по земле. Я была совсем близко к тропинке, на уровне моих глаз прошли ноги в сапогах. Подняв голову, я увидела свою волчицу на спине мужчины.

Это могла быть только она, ее серый мех. Сначала я застыла, не понимая, что произошло. А потом меня охватила ярость, подобной которой я больше никогда не испытывала, безграничная ненависть, и я произнесла: «Я пойду за ним и убью его!»

Я лежала, распластавшись по земле, слезы бежали по лицу. Мне было так больно видеть это — мою волчицу на спине человека! Я видела следы тележек и капканов, люди здесь занимались охотой, но меня это недостаточно насторожило. Понятие «охоты» для меня не было связано с ружьем. Я никогда прежде не сталкивалась с таким убийством.

И я тоже решила убить. Он забрал у меня мою маму! У меня опять забрали маму! Это чудесное животное защищало меня, согревало мою спину, оно кормило меня… Это моя мама, а он убил ее.

Я иду по тропинке в тумане слез, останавливаюсь, когда выхожу на открытую местность, и наблюдаю. Мужчина подвешивает добычу на крюк, вбитый в стену хижины, потом спокойно заходит в свое жилище, выносит стул. Устраивается и раскуривает трубку. Вот он отдыхает, покачивается на стуле, большая голова прислонилась к стене хижины. Он счастлив.

Я вижу колодец, ведро, прикрепленное к вороту. Больше ничего. Я совершаю обходной маневр, оказываюсь позади хижины. Я ищу что-нибудь тяжелое, чем можно причинить ему боль. Куча деревянных брусков, инструменты, я натыкаюсь на что-то вроде лома. Очень тяжелый и очень крепкий. Я выбрала его, потому что на самом деле собиралась убить того мужчину, заставить его страдать, хотела, чтобы он разлетелся на кусочки.

Если бы там были вилы, кирка или лопата, я бы взяла их. Но у меня только железный лом, и я тихо крадусь вдоль хижины. Мужчина сидит впереди, рядом с дверью, а моя волчица висит с левой стороны. Я знаю, что плачу, но ни один звук не вырывается из моего горла. Я на самом деле плачу, слезы текут от ярости. Думаю, что в тот момент я действительно была на грани безумия, но мой ум был достаточно ясен, чтобы принять решение, куда бить: мужчина может побежать за мной, несмотря на атаку, — значит, надо бить по ногам. Я сказала себе: «Ты сломаешь ему ноги!»

И вот я появляюсь перед ним и с невероятной силой бью по ногам один раз — он взвывает от боли — и получает второй удар. Он бросается на меня, но падает.

Не знаю, действительно ли я сломала ему ноги, но я очень этого хотела. Мужчина пополз к своему ружью, но я добралась до оружия раньше и побежала к колодцу, чтобы сбросить его туда, потом увидела ведро, подвешенное на веревке, и тоже скинула его вниз. Не знаю, сказала ли я это или только подумала:

— Ты сдохнешь от жажды! Там есть вода, но ты не сможешь до нее добраться. Никто не придет к тебе на помощь.

Я видела, как он полз, стонал и проклинал меня, потому что я была сильнее, а он лежал на земле! Не знаю, откуда у меня взялись силы, чтобы совершить все то, что я сделала потом. Ненависть была такой же сильной, как и чувство всемогущества, которое охватило меня.

Я сняла с крюка добычу человека и взвалила волчицу себе на плечи. Да, это была очень тяжелая ноша, у меня подгибались ноги, но ярость укрепила мою волю. Я смогла идти, и я дошла до леса. Смесь огромного горя и желания отомстить сделали меня почти сверхъестественно сильной. Как будто я сказала себе: «Хватит! У меня все отняли, у меня забрали даже мою волчицу — единственное существо, которое любило меня и защищало с тех пор, как пропала моя мама».

Так человек стал для меня по-настоящему универсальным врагом. Не только немец, не только фриц — любой человек. Моя философия сложилась. Человек — трус, потому что он убивает из ружья. Он — лжец, потому что его словам нельзя верить. Человек приручает, а потом бросает. А животное дерется зубами, не может лгать и никогда не предает.

Я скребла землю руками, ножом, но так и не смогла вырыть достаточно большую яму. Потом положила туда волчицу и в последний раз заснула рядом с ней, зарывшись в ее мех. Ночь была ужасной: больше не чувствовать, как движется ее тело, как она дышит, — это было невыносимо. Я много плакала и горевала, что эта смерть обошла меня. Мама Рита была моим спасением, все смешалось, земля на моих руках, слезы. Я укрыла тело волчицы, как в могиле. Мне было больно покидать ее. Я крутилась рядом и никак не могла уйти от этого места.

И я поняла, что она делала то же самое после первого выстрела. Этот охотник или другой застрелил самца, и она это знала. Кажется, я провела три дня на этой могиле, оплакивая маму Риту, большого черного волка и себя. Я не могла ее бросить. У меня нет слов, чтобы выразить, насколько одинокой я чувствовала себя в тот момент. Одна и не такая, как все. Я чувствовала себя животным, мне было нечего делать среди людей. Я была как щенок, покинутый малыш, мать которого убили.

Со мной навсегда остался образ этого великолепного животного, подвешенного на крюк. Спустя годы я сказала себе: то, что люди делают с животными, они делают и друг с другом, и это уже было — человека также подвешивали на крюк. Человек — проклятый хищник. Он ничего не понимает и разрушает прекрасный мир из зависти. Он уничтожает животных, потому что не может бежать так же быстро, у него нет их чутья, их слуха. Он завидует деревьям, большим и красивым. Человек бесцветен. Все пороки сопровождают его. Неужели я тоже очеловечусь? Это невозможно, я так и не смогла излечиться от этого.

В тот момент я ничего не боялась, ослепленная ненавистью, яростью и жаждой мести, я даже не спрашивала себя: есть ли поблизости кто-то еще, могут ли сюда прийти люди? Потом пришла грусть. Мысль о смерти единственного существа, к которому я была привязана, ставшего мне второй матерью, до сих пор причиняет мне боль. Когда я решила отправиться в путь, я сказала ей на прощанье: