Книга Шпион товарища Сталина - Владилен Елеонский

3

Когда мы приехали, в доме, кроме нее, отца и девушки из фирмы, которую наняли, чтобы приготовить праздничный ужин, испечь торт и организовать веселый вечер, больше никого не было. Когда Хелен, прекрасная, раскрасневшаяся, с весело искрящимися глазами, аккуратно завитыми и тщательно уложенными волосами, облаченная в нарядное приталенное бежевое шелковое платье, которое так завлекательно обнажало ее великолепные плечи, увидела меня, бледного, исцарапанного, сплошь облепленного мокрыми пожухлыми прошлогодними листьями, она пришла в неописуемый ужас. Ее и без того огромные глаза стали еще огромнее.

Такой до крайности обеспокоенной и встревоженной я ее, кажется, прежде никогда не видел. Конечно, было приятно, что она так переживает за меня, но все-таки было бы гораздо лучше, если бы она не принимала все случившееся так близко к сердцу.

Я пытался успокоить расстроившуюся Хелен, не забывая любоваться ею, поскольку в платье видел ее всего второй раз.

— Все прошло более или менее удачно, — бодро сказал я, — в целом все хорошо. Машина разбита, но я цел и, кажется, невредим!

Однако мои слова лишь еще больше расстроили ее. Судя по всему, мне следовало с пеной у рта убеждать ее, что я сломал себе все кости и теперь долго не смогу нормально двигаться.

В конце концов Хелен разрыдалась. Только тогда девушке стало, кажется, немного легче, и мы с Гофманом приободрились.

Гофман заверил, что у него есть хороший юрист, он быстро договорится с фирмой, предоставившей автомобиль. Фирме не будут предъявлять претензий по поводу отказа тормозной системы автомобиля. Пусть забирают разбитый автомобиль, и дело с концом. Еще не хватало судиться с коммерсантами!

Затем Гофман сообщил, что Геринг срочно вызывает Хелен к себе во дворец. Слезы мгновенно высохли, она сразу взяла себя в руки и стала довольно мило улыбаться, поскольку праздничный вечер продолжался.

— Нас ждет праздничный торт. Прошу! Нет, нет, Гофман, я не хочу слышать никаких возражений. Вначале будет торт, а затем мы отправимся к Герингу!

Хелен, наконец, познакомила меня с отцом. Гофман-то давно его знал.

Эрик фон Горн оказался задумчивым худым высоким мужчиной средних лет с несколько забавной угловатой фигурой. Впечатляли его большие пронзительные глаза, открытый чистый лоб без единой морщинки и прямая длинная шевелюра, напоминавшая прическу английских королей из династии Плантагенетов.

Приятный в разговоре, интеллигентный и чуткий, он был чрезвычайно смущен тем, что оказался в центре внимания. Хелен поздравляла, обнимала и целовала его, а он краснел и хмурился, как подросток.

В комнату вошла девушка из фирмы. Стройная, как профессиональная танцовщица, необыкновенно белокожая девушка-брюнетка с блестящими, как ягоды черной смородины, пытливыми глазками, она надела нарядный алый фартук и выключила верхний свет.

Через минуту в комнату торжественно вплыл довольно большой праздничный торт. Он величаво покоился на белоснежной кружевной салфетке, которая, в свою очередь, была расстелена на плоской хрустальной подставке с удобной короткой ножкой.

Торт казался произведением искусства, созданным из заварного теста, был украшен ванильным кремом и пятью свечами по числу десятилетий, оставленных именинником за спиной. В центре белоснежного сладкого круга был сооружен замечательный аленький цветок из семи лепестков. Лепестки были вырезаны из нескольких земляничных ягод.

Пять коротких белоснежных свечей с подставками в виде алых сердечек таинственно светились в темноте каким-то особенным белым пламенем. Я обратил внимание, что тело торта, как тело дорогого младенца, было перевязано белой кружевной ленточкой. Как видно, в Германии так было принято.

Мы с Гофманом от души поздравили папу с днем пятидесятилетия, а он в ответ торжественно раздал всем наперстки, наполненные до краев коньяком. Мы смеялись, пили коньяк и ели торт, который оказался очень вкусным. Хелен радостной бабочкой села за фортепиано и спела для отца занимательную немецкую песенку про двенадцать ангелочков — защитников души.

Там были такие удивительные слова:

— Ангелы в моей груди, вас — двенадцать, я — один. Двое встаньте впереди, двое встаньте позади. Двое встаньте по бокам, двое сверху, к облакам. Двое, я вооружен, двое — с четырех сторон. Зло, как дым соломы сгинь, свет сияет мне. Аминь!

Эрик фон Горн вдруг растрогался, то ли от слов песни, то ли от того, как проникновенно пела его несравненная дочь. По-видимому, не желая, чтобы мы видели сокровенные движения его души, которые после исполнения песни он, кажется, совершенно не в силах был контролировать, виновник торжества скромно удалился на террасу. Там, в обществе половинки луны, высоко поднявшейся в ночном небе, он решил подышать горным воздухом и выкурить приличную порцию пахучего табака из своей старинной глиняной трубки.

Хелен не отрывала от меня влюбленных глаз, но Гофман с легким раздражением торопил.

— Надо срочно ехать, дорогая, рейхсмаршал ждет!

На все наши расспросы, зачем, интересно, Хелен понадобилась Герингу среди ночи, он лишь рассеянно пожимал плечами. Мол, сам ничего не знает. Скорее всего, какое-то срочное задание.

Мне так понравился коньяк, что я уговорил Гофмана выпить еще по наперстку за здоровье Геринга. Он с интересом взял в руки папину бутылку, на круглой позолоченной этикетке которой мы прочитали «Brennerei mit Ladenverkauf».

— Видишь, Валерий, какой-то небольшой заводик в Баварии гонит вполне приличный коньяк. А у вас, друг, что натворили большевики?

Я благоразумно промолчал. Пока Гофман смаковал коньяк, верным ценителем которого был, мне удалось расспросить Хелен о причине моего скорого освобождения из-под стражи.

Моя королева с улыбкой поведала, что пошла к Герингу. Рейхсмаршал, встав на ее сторону, пошел к Гиммлеру. Рейхсфюрер, напротив, встал на сторону Нобля и тоже пошел к Гитлеру.

— Как? Нобль заверил меня, что сделает все возможное!

— Нет, Валера, Нобль был бы рад, если бы тебя и других пилотов удалось продержать за решеткой как можно дольше. Нобль — всего лишь инструмент в руках Гиммлера, а выскочка Гиммлер все время стремится утереть нос Герингу, чтобы выслужиться перед фюрером. Теперь понятно?

Неизвестно, что Гиммлер сказал фюреру, но в итоге Гитлер, чисто по-гегелевски, счел возможным и необходимым ни во что не вмешиваться. Пусть все идет так, как идет!

Загнанную в тупик ситуацию спасло то, что Геббельс всегда очень настороженно и ревниво переживал случаи успешного влияния на фюрера, особенно если успешное влияние исходило от Генриха Гиммлера. Тайное стремление рейхсфюрера сделаться преемником и, возможно, пойти на некое соглашение с Западом, чтобы ускорить уход Гитлера, Геббельс видел насквозь, хотя прямых улик у него не было. Гиммлер был изворотлив и хитер, как лис.

Рейхсминистр пропаганды Йозеф Геббельс был глубоко убежден, что действия Гиммлера постоянно дискредитируют фюрера в глазах всего мира, вместо того чтобы рисовать образ светоча. Именно Геббельс организовал разгромную публикацию в главной пропагандистской газете рейха «Фелькишер Беобахтер», которая спасла не только пилотов люфтваффе, но и меня вместе с ними.