Книга Тамерлан - Жан-Поль Ру
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Воистину ужасная кара, постигшая этот огромный город, возможно, насчитывавший около полумиллиона человек, не укладывалась в сознании. Некоторые современники говорили о ста — двухстах тысячах убитых. Эти завышенные цифры свидетельствуют о впечатлении, произведенном излагаемыми событиями. Очевидец, персидский историк Хафизи Абру, основываясь на виденном с одной лишь части стены, насчитал не менее сорока пяти «минаретов», сложенных из одной-двух тысяч голов, то есть в среднем из полутора тысяч черепов, а всего — из семидесяти тысяч. Эти подсчеты исследователи считают преувеличенными, однако ничем не обосновывают свои выводы, а посему мы склонны доверять приведенным данным. Менее достоверно, но тоже вероятно, что по приказу Великого эмира город был подожжен и горел двадцать суток, а также что Тимур бросил свою конницу на детей, собранных неким сердобольным эмиром и приведенных к нему в надежде тронуть его сердце. Как ни вероятен пожар как факт, ничего из городской инфраструктуры не пострадало и, более того, остались целыми и невредимыми такие памятники, как, например, Большая мечеть, лучший образец иранского зодческого гения! Однако по завершении драмы жизнь взяла свое до такой степени быстро, что Великий эмир смог прийти в Исфаган за данью уже в 1393 году, то есть шесть лет спустя. Легенде об избиении невинных младенцев в принципе можно верить, но только связав это событие с другими обстоятельствами; впрочем, это действительно может быть всего лишь легенда… И все же прислушаемся: «И дети были опрокинуты, растоптаны; их тела опорожнились; они были разорваны на части и превращены в месиво, прежде чем последняя цепь всадников промчалась по бедным останкам».
Когда месть свершилась, Тимур отправился в другой город, в Шираз. Его жители, надо полагать, ломаться не стали и тут же распахнули ворота, встретив Великого эмира с радостными лицами. Что касается до его правителя, Заин аль-Абидина, то он сбежал к своему кузену, шаху Мансуру, который, недолго думая, выколол ему глаза. [80]
Великий эмир в ту пору мог бы утверждать, что совершенное в нужное время зверство сохраняет немало человеческих жизней. В истории, вероятно, такие слова произносились неоднократно. В Ширазе Тимуру сделали визиты Музаффарид из Кирмана по имени Шах-Ахмад и Музаффарид из Язда, именем Шах-Яхья, которые, совершив ритуальное коленопреклонение, запечатлели поцелуй на краю царского ковра. Приняв их в вассалы, Тимур позволил им и далее владеть собственными землями. Никакого насилия не последовало. Лучшие ремесленники получили приглашение поехать в Самарканд, чтобы совершенствоваться в своем искусстве уже там; приглашение, уклониться от которого они не могли.
Скорее вымышленная, нежели описывающая реальные события, повесть о встрече великого убийцы с великим персидским поэтом Хафизом (1325–1390) задает тональность царившей тогда в Иране атмосферы и вскрывает довольно неожиданный аспект личности Тамерлана. Когда он обратился к сочинителю с горьким упреком из-за того, что в одной из газелей тот сказал, будто бы охотно променял Бухару вместе с Самаркандом на один-единственный взгляд красавицы Шираза, Хафиз, указав на свое нищенское облачение, произнес: «Разве не понес я достойного наказания за мою опрометчивую расточительность?» — Великий эмир рассмеялся.
Тохтамыш и Пятилетняя война
В конце 1387 года Тимур находился в Ширазе, когда из Самарканда прибыл гонец, сообщивший, что Тохтамыш напал на Трансоксиану. Посланец проявил удивительную расторопность, покрыв две с половиной тысячи километров за семнадцать дней, преодолевая по сто шестьдесят километров за сутки; он загнал множество лошадей, однако и вести были срочные. После походов на Моголистан, после снисходительности, оказанной правителю Золотой Орды, Тимур мог считать свои тылы в безопасности. Но хан принадлежал к той породе людей, которых великодушие оскорбляет и которые не прощают услуг. К его претензиям присовокупилась нанесенная самолюбию рана: ему пришлось с позором покинуть Кавказ, — и теперь он рассудил, что настало время взять реванш. С одной стороны, Тимур, по его сведениям, находился далеко, был втянут в войну, об успешном завершении которой в Золотой Орде еще не знали; с другой стороны, второй сын Тимура, Омар-шейх, оказавшийся старшим после смерти Джахангира, и войска, имевшиеся у него под рукой, значительной силой не являлись. Занести меч над городом, где билось сердце Тимурова могущества, овладеть Самаркандом значило разрушить творение Великого эмира и, став его наследником, совершить важный шаг к воссозданию мировой и законной монгольской империи, которую Джагатаиды, возможно, и имели силы создать, но которая навсегда осталась бы державой узурпатора. [81]
Тимур знал, что Тохтамыш был храбр, и, быть может, этой храбрости у него имелось больше, чем разума. Положение сложилось опасное. По меньшей мере одна часть моголистанских орд примкнула к ордам Тохтамыша. Остановить врагов под Отраром Омар-шейх не смог; более того — он едва избежал плена и спешно ретировался к Андижану. Хорезм сдался агрессору, а Бухара томилась в блокаде. Не дерзнув атаковать Самарканд в лоб, Тохтамыш обогнул его с юга, и Карши оказался под угрозой. Тимур покинул Шираз без какой-либо подготовки, срочно. Всегда стремительный, он двигался быстрее обычного. Люди мучились, лошади дохли, но Великий эмир шел вперед несмотря ни на что.
В феврале 1388 года он уже был в Кеше. Этому поверить не мог никто, а люди Тохтамыша менее прочих. Однако требовалось отдохнуть и обдумать тактику дальнейших действий. Тимур созвал курултай. Его участники единодушно предлагали запереться в укрепленных городах, откормить лошадей и по весне дать бой. Ждать? Месяц? Два? Пренебрегши всеми этими мнениями, впрочем, им же испрошенными, Тамерлан принял решение атаковать немедленно: так им понималась демократия. Как если бы ему уже были неинтересны блокированные города, он совершил обходный маневр и вклинился между вражескими войсками, действовавшими в Трансоксиане и в поречье Сырдарьи. Маневр был дерзок, ибо, перегруппируй Тохтамыш свои войска, он смог бы прижать Тимура к реке; но, боясь оказаться окруженным и отрезанным от тылов, он предпочел тотальное отступление. Быстрота противника привела его в замешательство. Внезапность Тохтамышу не удалась. Он переправился через реку и удалился в степь. [82]
За альянс с Золотой Ордой мятежный Хорезм заплатил дорого. Его главный город, Ургенч, был стерт с лица земли, и на его месте засеяли поле ячменя. Горожан угнали в Самарканд, где, приравняв к рабам, поставили на самые тяжелые работы. Именно в ходе этой кампании умер хан-марионетка Джагатаидов и на освободившийся трон немедленно сел его сын. Знамя Великого эмира вновь взвилось над Самаркандом. Тохтамышев набег показался коротким неприятным сном. Мирная жизнь продолжалась.
Зима 1388/89 года выдалась на редкость суровой. Все лежало под толстым слоем снега. Как раз тогда снова объявился Тохтамыш, который более не думал о внезапности, использовании случая, но готовился к войне серьезной, хорошо спланированной и, как он надеялся, решительной. Тохтамыш собрал огромное войско, где бок о бок с тюрками должны были биться всевозможные вассалы, такие, как русские, кавказцы и болгары, на усиление которых шли монгольские рати, посланные ханом Камараддином из Моголистана. Тимуровы войска отдыхали, разойдясь по зимним становищам, почти что полностью изолированным друг от друга суровым временем года. Снегопад не прекращался. Перевалы были закрыты, дороги — непроходимы; разве что оставались тропы, но и на них лошади, даже без всадников, проваливались в снег по грудь. Собрав то немногое, что оказалось под рукой, Великий эмир послал сыну Омар-шейху, управлявшему северными провинциями, приказ напасть на вражеские тылы, тогда как сам выступил навстречу Тохтамышу, о продвижении которого ему докладывали гонцы. Тохтамыш находился в Ходженте, то есть на удалении семидневного перехода, а именно в трехстах километрах восточнее Самарканда.
