Книга Скопин-Шуйский - Наталия Петрова

И вот Лжедмитрий решился предъявить народу «узнавшую» его мать. Встречу необходимо было не только хорошенько обставить для публичной демонстрации, но и заранее подготовить, заручившись согласием самой Марфы. Выполнить это щекотливое задание мог только ловкий, имевший опыт в подобных нечистоплотных делах человек, способный при необходимости пригрозить несговорчивой инокине. Как покажут дальнейшие события, Скопин не только не обладал вышеперечисленными качествами, но, наоборот, проявил себя как человек прямой и решительный, избегающий закулисных интриг и махинаций. К тому же поручить такое задание восемнадцатилетнему юноше, еще ничем себя не проявившему, — значило заведомо провалить все дело.

Вот почему у нас есть все основания доверять записи в Разрядной книге под 1605 годом, называющей совсем другие имена организаторов встречи «матери» и «сына»: «И послал боярина своего князя Василья Мосальского к царя Ивана Васильевича к царице иноке Марфе, велел ее привезти к Москве. А перед послал ее уговаривать постельничего своего Семена Шапкина, чтоб ево назвала сыном своим царевичем Дмитрием. А потому Семен послан, что он Нагим племя, да и грозить ей велел — не скажет и быть ей убитой»[111].

Князь Василий Рубец Мосальский, перешедший на сторону самозванца еще в Путивле, стал одним из его доверенных лиц и выполнял самые ответственные задания. Ему вместе с Василием Голицыным было поручено устранить Годуновых, он же будет послан в Смоленск для встречи царской невесты Марины Мнишек. Когда в Польше начнется сейм, именно его и «почтенного Михаила Игнатьевича Татищева», окольничего, назначит самозванец послами в декабре 1605 года. За оказанные самозванцу услуги Мосальский получит чин дворецкого, один из высших в Боярской думе.

Семен Шапкин займет должность постельничего, что со времен опричнины будет означать наибольшее приближение к особе государя. Его же после венчания на царство Лжедмитрий назначит главой Постельного приказа. Шапкин приходился родней Нагим, и вполне возможно, что кроме угроз старице были переданы и обещания не забыть ее ближайших родственников наградами. Вот эти кандидатуры подходили для особых поручений как нельзя лучше.

Фамилию Мосальского называют и иностранцы, а вот Скопина — напротив, никто. Только в сообщении Ж. Маржерета, который возглавил личную охрану царя, записано: «30 июня Дмитрий Иванович вступил в Москву; приехав туда, он поспешил отправить Мстиславского, Шуйского, Воротынского, Мосальского за своей матерью»[112]. О котором из Шуйских идет речь, неизвестно. К тому же в этом сообщении есть несколько несообразностей, и касаются они как раз Шуйских.

Известно, что первоначально церемония венчания на царство было назначена на 1 сентября[113]. Такой выбор даты легко объясним: этот день открывал церковное новолетие и к нему приурочивали многие важные события. Венчание на царство предшественника самозванца — Бориса Годунова — состоялось также 1 сентября, как и венчание на царство Федора Ивановича. Однако лжецарь перенес церемонию на более ранний срок, на июль. Что заставило его поспешить?

Слова Василия Шуйского о том, что царь — ненастоящий, видимо, были не первым его высказыванием о самозванце. Хоть и говорил их боярин под большим секретом доверенному человеку, но, как известно, что знают двое — то уже не секрет. Лжедмитрию подали записочку с указанием вин Шуйского, дополнив ее напоминанием, что это те самые Шуйские, которые уже не единожды участвовали в противоцарских заговорах, еще при его «родителе», Иване IV. Как Василий Шуйский, поднаторевший за многие годы в интригах, мог так попасть впросак, непонятно. Или Шуйский ошибся в близких ему людях, или чересчур торопился к власти, собираясь поскорее убрать с дороги выполнившего свою задачу и мешавшего теперь самозванца, и поэтому забыл о присущей ему осторожности. А может быть, за всеми его действиями стоял и другой, более тонкий расчет.

Реакция правителя, узнавшего об угрозе его престолу, последовала незамедлительно. Однако окончательное решение по делу Шуйского самозванец отдал на усмотрение собора. Боярская дума, духовенство и земские люди выслушали ответы Василия на вопросы, задаваемые ему самозванцем. Иностранный источник указал, что Шуйский полностью изобличил себя во время допроса, а летописец подчеркнул, что земские люди особенно сильно кричали на него. В результате собор постановил, что боярин Шуйский достоин смерти. Было объявлено о казни Шуйского, его привели на площадь перед Кремлем, боярин положил голову на плаху и… Как в фильме со счастливым концом, прискакал гонец и прочитал приказ о помиловании. Краткость проведенного расследования, скороспелость суда, неожиданность помилования, последовавшая затем ссылка братьев Шуйских с лишением их боярства, конфискацией земель и быстрое возвращение их назад — все это весьма загадочно. Ясно одно: даже такой пройдоха и легкомысленный ловец счастья, как самозванец, не мог не понимать, что начать царствование с пролития крови своих подданных, да еще самых родовитых, очень опасно, а вот всенародное помилование — напротив, ловкий политический ход, вполне возможно, подсказанный ему опытным человеком. К тому же прощеные Шуйские теперь, по его рассуждению, должны были служить ему так преданно, как никто другой.

В истории этой объявленной, но несостоявшейся казни вообще много белых, точнее темных, пятен: «Дело Шуйского — один из самых темных сюжетов, связанных с воцарением Дмитрия»[114]. Но если заговор, как утверждают некоторые источники, был в июне, то тогда понятно, почему так торопился самозванец возложить на себя царский венец и взять в руки скипетр, перенеся коронацию с сентября на июль.

Чтобы осуществить задуманное, нужно было признание Марфы. Одни свидетели утверждают, что царица Марфа во время казни Шуйского уже была в Москве и именно она якобы уговорила помиловать Шуйского. Значит, упомянутый Маржеретом Шуйский мог быть любым из трех братьев или их родственником Скопиным. Вот только Марфа, если бы и была в Москве, вряд ли бы стала заступаться за Василия Шуйского. Ведь именно Василий был главой комиссии, расследовавшей дело в Угличе и принявшей выгодное Борису Годунову, но едва ли справедливое решение.

Другие очевидцы утверждают, что в момент заговора Марфы в Москве не было, а значит, ко времени ее приезда Шуйские уже находились в ссылке. Тогда единственным Шуйским, который мог поехать за ней, был Скопин. Но даже если это предположение верно, то молодой Скопин выступает здесь совсем не как главное действующее лицо и организатор мистификации, а скорее как один из членов свиты.

Один из иностранцев вообще написал о «тысяче бояр», сопровождавших царя для встречи с матерью, что должно было придать бо́льшую торжественность выезду. Послав бояр, Дмитрий «и сам выехал ей навстречу. Увидев друг друга, они обнялись, изъявляя радость неописанную. Старая царица весьма искусно представила нежную мать, хотя на душе у нее было совсем другое: по крайней мере она опять стала царицею…»[115]. Сразу после признания нового царя «матерью», 30 июля, состоялась коронация в Успенском соборе Кремля.