Книга Фельдмаршалы Победы. Кутузов и Барклай де Толли - Владимир Мелентьев

Казармы, занимаемые беспокойным солдатским людом, оказались свободными. Впрочем, в некоторых из них «квартировали» ополченцы «батюшки Ларивоныча» — петербургские ратники, кои усердно усваивали ружейные приемы да экзерциции на Семеновском, Преображенском и других военных плацах. Однако вид этих не по-военному одетых мужиков, в кафтанах, подпоясанных кушаком, с топором за поясом особого восторга у сына «прусского капрала» не вызывал. Он никак не мог поверить в то, что тысячи только что оторванных от сохи бородатых ратников, не имевших никакого понятия о военном деле, обучены будут приемам действий в бою за каких-то несколько недель.

Однако самым затруднительным для представителя царского сословия оказалось положение его собственной персоны. В столице великий князь оказался не по своей воле. Причиной тому были довольно необычные обстоятельства. Чтобы понять это, необходимо снова вернуться к «смоленской эпопее», к той роли, какая была уготована брату царя.

Надо сказать, что пребывание в действующей армии Константина Павловича стало к тому времени обычным делом. Если Лев Николаевич Толстой писал, что царский отпрыск «не мог забыть своего аустерлицкого разочарования, где он, как на смотр, выехал перед гвардией в каске и колете, рассчитывая молодецки раздавить французов, и, попав неожиданно в первую линию, насилу ушел в общем смятении», то к тому времени Константин Павлович кое-чему научился. Командуя корпусом, он провел ряд удачных атак.

Вместе с тем, унаследовав от отца не только надменную курносую физиономию, но и капральский дух, освободиться ни от первого, ни от второго он не мог. Так, наблюдая однажды проходивший гвардейский полк, покрывший себя боевой славой, но не имевший ни должного внешнего вида, ни строевого шага, великий князь гневно воскликнул: «Эти люди только и умеют, что сражаться».

Еще более поразительны признания следовавшего с действующей армией А. Шишкова. «В период труднейших арьергардных боев, — писал он, — великий князь Константин обучал своих солдат ружейным экзерцициям, показывая, в каком положении держать тело, голову, грудь; где у ружья быть руке и пальцу; как красивее шагать, поворачиваться и другие тому подобные приемы».

Дело доходило до курьезов. По воспоминаниям Николая Муравьева (брата декабриста), «с наступлением темноты, частенько „обзаведясь адъютантом“, обгоняя отступавшие неимоверно усталые полки, подражая голосу и манере великого князя, Муравьев громко кричал: „Под арест, под арест, офицеры, по своим местам!“ На следующий день „провинившиеся“ командиры полков и дивизий приносили свои извинения чрезвычайно удивленному командиру корпуса».

Как уже говорилось, в числе тех, кто был против того, чтобы оставлять Смоленск, был и брат царя. Обращаясь к солдатам после ухода из города, он сокрушался: «Что делать, друзья! Мы не виноваты… Не русская течет кровь в том, кто нами командует!» Вот как описана реакция великого князя на оставленный Смоленск при встрече его с Барклаем де Толли: «Константин без доклада взошел к нему со шляпой на голове, тогда как командующий был без шляпы, и громким и грубым голосом закричал на него: „Немец, шмерц,[50] изменник, подлец, ты продаешь Россию, я не хочу состоять у тебя в команде. Курута,[51] напиши от меня рапорт к Багратиону, я с корпусом перехожу в его команду“. При этом сопровождал свою дерзкую выходку многими упреками и ругательствами.

Барклай, расхаживая по сараю, услышав брань, в первое мгновение остановился, посмотрел на великого князя и, не обращая более внимания на него, не отвечая, хладнокровно продолжал ходить взад и вперед. Константин же Павлович, натешившись бранью и ругательствами, поехал домой приговаривая: „Каково я этого немца отделал!“»

Радость Константина оказалась короткой. Через два часа «по зрелом размышлении Барклая» получил он пакет с предписанием: «Сдать корпус генералу Н. И. Лаврову,[52] немедля выехать в Петербург». Именно этот пакет с отстранением его от должности командира корпуса и удаления от действующей армии и вез в Петербург не подозревавший о своем конфузе великий князь.

Между тем беспрерывное отступление армии, без серьезного сопротивления оставившей огромную территорию, вызвало серьезное негодование народа. Особенно возмущена была армия. И снова во главе всей оппозиции оказался генерал Багратион. Дело дошло до того, что ему предлагалось насильственно отстранить военного министра от руководства войсками и самому возглавить армию, действующую против Наполеона.

Подавали голос и нижние чины. «Измена — первое свойство, что приписывает в таких случаях русский солдат начальнику иноземцу». Положение усугублялось огромным числом беженцев, едущих и идущих позади и впереди отступающего войска.

Находились, конечно, и те, кто, несмотря на весь трагизм происходящего, оправдывал Барклая. Так, один из участников войны, в последующем известный писатель и декабрист Федор Николаевич Глинка, оставил нам такую запись: «Я часто хожу смотреть, когда он проезжает мимо полков, и смотрю всегда с новым вниманием, с новым любопытством на этого необыкновенного человека. Пылают ли окрестности, достаются ли села, города и округи в руки неприятеля; вопиет ли народ, наполняющий леса или великими толпами идущий в далекие края России: его ничто не возмущает, ничто не сильно поколебать твердость духа его.

Часто бываю волнуем невольными сомнениями: куда идут войска? Для чего уступают области? И чем, наконец, все это решится? Но лишь только взглядываю на лицо вождя сил Российских и вижу его спокойным, светлым, безмятежным, то в ту же минуту стыжусь сам своих сомнений. Нет, думаю я, человек, не имеющий обдуманного плана и верной цели, не может иметь такого присутствия, такой твердости духа! Он, конечно, уже сделал заранее смелое предназначение свое; и цель, для нас непостижимая, для него очень ясна! Он действует как провидение, не внемлющее пустым воплям смертных и тернистыми путями, влекущий к собственному их благу.

Так главнокомандующий армиями генерал Барклай де Толли, приведший с такой осторожностью войска наши от Немана и доселе, что не дал отрезать у себя ни малейшего отряда, не потеряв почти ни одного орудия и ни одного обоза, этот благоразумный вождь, конечно, увенчает предначертания свои желанным успехом».[53]