Книга Две воительницы - Личия Троиси

— Это жизнь. История моей жизни.

В этот момент удар грома отвлек обоих от разговора, и минута единения закончилась. Они посмотрели на небо и увидели, что свет быстро гаснет, а в просветах между вершинами деревьев разглядели серые дождевые облака.

— Погода меняется, — заметил Лонерин. — Нам нужно найти укрытие, иначе мясо испортится.

Они взвалили все мясо себе на плечи и стали со всей возможной быстротой искать себе убежище.

Еще два раската грома, затем полил дождь. Маг и девушка побежали. В конце концов они нашли что-то вроде пещеры — возможно, нору еще какого-нибудь странного животного. Лонерин, промокший с головы до ног, решил вначале войти туда один для проверки.

Свет, зажженный его заклинанием, осветил каменные стены, с которых свисали толстые корни, уходившие в землю. Очевидно, над этой норой росло дерево.

— Путь свободен, — сказал он, и оба вошли внутрь.

С помощью магии они зажгли огонь и съели немного поджаренного мяса. Оно было не таким уж плохим, к тому же оба были голодны.

Снаружи, видимо, стало совсем темно. Проливной дождь закрыл все вокруг похожей на дым пеленой. Видны были только ближайшие ко входу листья, а дальше — непроницаемый занавес мрачного серого цвета.

И все же здесь им было спокойнее, чем раньше. Возможно, дело было просто в том, что они были одни в этом так удобно расположенном укрытии, и отдыхали, и ели. А возможно — в том, что лес и его странности, как им казалось, остались снаружи, за стенами норы. Как бы то ни было, Дубэ почувствовала, что напряжение слабеет, и позволила себе рассмеяться, увидев, как Лонерин говорит с полным ртом. Она забыла недавнее пылкое объятие, которое напугало ее и одновременно обожгло.

Дождь лил всю вторую половину дня. Дубэ и Лонерин все это время просидели у костра, пытаясь просохнуть. Лонерин использовал это время, чтобы нанести их путь на карту Идо. Они были в пути уже больше десяти дней и все время двигались примерно в том направлении, где должен был находиться дом Сеннара.

Пока молодой маг чертил карандашом знаки и читал на оборотной стороне листа указания гнома, Дубэ наблюдала за ним. Он напомнил ей Учителя — заботу, с которой тот точил свое оружие, сосредоточенность, с которой тот делал свою работу. Она почувствовала под курткой письмо, которое хранила на своем теле, — то, которое Учитель написал ей перед тем, как дать себя убить. Она подумала, не повредила ли вода это письмо, и почувствовала искушение достать его.

Но она не сделала этого. Ее смущал Лонерин: пришлось бы объяснять, что это такое, а она и так уже слишком много ему рассказала.

Наконец наступила ночь. Шум дождя стал сильнее.

— В любом случае завтра мы должны продолжить путь, — заметила Дубэ, широко раскрытыми глазами вглядываясь в густую тьму за стенами пещеры.

— При таком дожде трудно идти.

— Нехорошо оставаться на одном месте дольше, чем надо. Я уверена, что убийцы из Гильдии идут за нами.

— Ты слышала их?

Она покачала головой:

— Не нужно слышать. Я знаю это, можешь мне поверить. Они идут за нами.

На этот раз Лонерин не стал спорить.

— Перед ними будут те же препятствия, что были перед нами, и, если нам немного повезет, мы сможем ускользнуть от них.

Дубэ хотела бы быть такой же оптимисткой, как ее спутник. Но вместо этого она посмотрела на символ-печать на своей руке, знак своей связи с Гильдией. Он слегка пульсировал.

— Как ты себя чувствуешь? Мой напиток лучше того, который давала тебе Рекла?

Дубэ инстинктивно накрыла символ ладонью. Она не любила, когда кто-нибудь задавал ей такие вопросы.

— Да, можно сказать, он отличный.

— Может быть, лучше я взгляну на это.

Лонерин уже начал подниматься с места, но Дубэ его остановила:

— Я чувствую себя хорошо.

— А это позволь решать мне.

Он насильно отодвинул ладонь и взглядом лекаря осмотрел печать на руке. Дубэ терпеть не могла, когда ее обследовали. С тех пор как в ней поселился зверь, так было всегда. В какой-то момент появлялся маг или жрец, и ее тело переставало принадлежать ей, становилось чем-то вроде книги, в которой каждый читал что-то свое.

— Похоже, что все в порядке, но, может быть, тебе стоит принять еще один глоток, если ты чувствуешь себя не совсем хорошо.

Дубэ высвободила руку из его пальцев.

— Пузырьков с напитком не так много, а я уже сказала, что чувствую себя хорошо.

— Я только хотел помочь тебе.

Хотя Лонерин был, похоже, очень огорчен, но Дубэ была не в силах принять его сострадание.

— Послушай, ты просил меня, чтобы я попыталась верить в это поручение, и я буду верить. Но теперь уже я прошу тебя: пожалуйста, не смотри на меня с такой жалостью всякий раз, когда заходит речь о моем здоровье. Меня от этого тошнит.

Ее взгляд при этих словах был, может быть, даже слишком суровым.

— Это не жалость, и потом, я только стараюсь быть рядом с тобой.

— Тогда будь рядом, и только, — отрезала она.

Дубэ терпеть не могла, когда ей тыкали в нос ее слабость — ей, которая ценой больших страданий научилась быть сильной.

— Нет ничего плохого в том, чтобы иногда быть слабым, и еще меньше плохого — в том, чтобы доверять другим.

Дубэ его слова задели за живое. Не это ли на самом деле ей противно — необходимость доверять кому-то, в то время как она давно отвыкла от этого?

Она ничего не ответила, только опустила голову на скрещенные руки и стала смотреть на огонь. Для нее разговор был окончен.

— Твоя гордость мешает мне помогать тебе, — заявил Лонерин.

Это ее родная деревня Сельва. Вдали — ее отец и мать и еще Матон — мальчик, который очень нравился ей тогда. До них так далеко, что она едва слышит их голоса. С ними и Горнар, ее товарищ по играм.

Дубэ смотрит, как они живут без нее, словно она никогда не появлялась на свет. С ними ее Учитель, и он чувствует себя своим среди них. А он не должен быть здесь: он никогда не был в Сельве, он — из другой жизни.

Учитель разговаривает с матерью, смеется вместе с ней.

«Сколько раз я видела, как Учитель смеялся? И было ли это?»

И все-таки он смеется и его лицо выражает счастье. Он ухаживает за ее матерью, это совершенно ясно. Дубэ приходит от этого в ярость, она хочет присоединиться к ним, потому что сгорает от ревности. Но ей это не удается: ее руки и ноги тяжелые, словно сделаны из камня, и, хотя она напрягает все силы, ей не удается пошевелить ни одним мускулом. Поэтому она остается на месте и неподвижно смотрит на происходящее. Учитель качает на руках сына ее матери — мальчика, которого та родила, когда отец Дубэ — уже после ее изгнания из деревни — умер, и мать начала жизнь снова, с другим мужчиной в Макрате. Учитель целует мать в щеку, лукаво смеется, а Дубэ чувствует себя так, словно ее режут на части.