Книга Мой милый Фантомас (сборник) - Виктор Брусницин

Консьержка, мадам Фурнье, душевно протянула кисть для поцелуя: Петр Васильевич с первого посещения настоял на церемонии, шутливо обосновав страсть к женским рукам: они передают в широком смысле гармонию женщины — у мужчины рот.

— Мадемуазель, — Петр настоял на обращении («Вы юны — не спорьте!»), он усвоил прием: русским сходило практически все, — я понимаю, отчего Антуан так регулярен.

— Ну что, все готово? — войдя в лабораторию, спросил Антуан у Жюльена, вихрастого, юркого ассистента.

— В общем и целом, — ответил тот, крепко пожимая на русский манер руку Петра Васильевича и похлопывая по плечу. С патроном был приметно суше.

Уткнулись в приборы… Через час Антуан откинул голову, заложив одновременно за нее руки.

— Черт бы вас взял, русских, а ведь все шло как по маслу!

Петр Васильевич самодовольно перекосился на кресле:

— Я предупреждал — чем-то похоже на Робертсоновскую транслокацию.

* * *

Давайте скажем прямо, Мари не имела шансов не понравиться. Ее настоятельное сходство с Милен Демонжо — эта актриса угадала Тащилину на самые впечатлительные годы — не то что настраивало, настораживало. Между прочим, когда Петр естественным порядком отметил сходство, чуть скуксилась:

— Иметь подобные плечи… И потом губы — это вульгарно. Бордери пересолил: не поверю, чтоб Миледи могла носить такой рот.

Ее аристократическое обаяние могло очаровать кого угодно. Впрочем, Тащилин достаточно поездил по миру и в некотором смысле был стоек, но здесь симпатия женщины была столь очевидна — пусть действовала общая мода на русских — что не откликаться стало бы неприличным. Как часто случается, такие вещи заставляют озорничать.

В первый же вечер, обедали в ресторане, было рассказано порядочно: родители женщины погибли в океане, яхта подвела, живет одна с небольшой челядью в родовом доме в предместье Амьена (брат и сестра обитают соответственно в Италии и Америке) — с Антуаном давно вместе и обособлено, так удобней — занятия меняла, даже примеряла актрису, но это несносное сходство… теперь увлеклась живописью, ну и, разумеется, музыка, самое основательное, впитанное с детства — о сюите «Дело призраков» поговаривал Марсель Ландовски. Впрочем, тут исключительно по вдохновению, профессиональных притязаний нет. Петр не преминул осведомить: жена занята в филармоническом оркестре, неустанно гастролирует.

— Вы, таким образом, разбираетесь! — возбудилась Мари. — Вам придется слушать мои сочинения. — Сделала непременную оговорку: — Антуан склонен к современной музыкальной эстетике. Думаю, здесь замешан визуальный ряд — это свойственно экстравертам. Вообще, иная энергетика.

— Догадываюсь, Пъётр понимает меня, посиди-ка в нашей профессии, — отбоярился тот.

— Но ты слышал!

— Твое предположение — наш друг конкретно о музыкальных вкусах не выразился. И, безусловно, теперь уже не станет.

Петр изловчился:

— Я провинциал по духу. В целом мне ближе мелодическое основание.

Мари щелкнула пальцами:

— Вы подтвердили в расписании сеанс моей музыки.

Она с Жиро состояла в шаловливом соперничестве — это наторенный Тащилин отметил машинально: в окончательное подтверждение тот выдал собственную исповедь. Викт о р Леже, протектор Петра, одну за другой тянул крепкие сигарные сигареты и мягко щурился сквозь дым на сотрапезников.

Выяснилось, что Мари с Антуаном едва ли не единственно совпадают в идеологическом аспекте — впрочем, расходились в отношении Маастрихтского договора — где-то леваки («вот он — интерес ко мне», мелькнуло у Петра): Шпенглер, Тойнби, Сартр до сих пор умещались на пьедесталах (Мари была знакома с Симоной де Бовуар, урок личной жизни великой женщины, как убедится Тащилин, пустил корни). Особенно Жиро с охотой рассуждал:

— Странно уповать на справедливость. Откуда получить таковую, например, в любовных отношениях. А дети — умеют только требовать. Десять миллионов долларов, которые платят за Пикассо, говорят не о его мастерстве, а о излишестве у людей. О том, что человечество давно способно жить сносно. Но людская природа подобного не допустит… Расслоение уже в трехкратном размере — в сущности, показатель преступности власти как таковой. Однако власть и есть бог… Собственно сказано: не просите у бога справедливости, иначе он вас накажет.

Вы как хотите, но в прическе Мари угадывалось нечто от Элен, подружки Фандора. И вообще, дивная женщина — ее уже было достаточно, чтоб сполна оценить Францию.

Отличная поездка в Жапризо. За рулем сидела Мари, Тащилин расположился сзади, стрекотала в унисон роскошному мерседесу:

— Ах, взгляните на ласточку — предвещает дождь. Вы вольны спорить, но затяжной дождь имеет прелесть, нахмуряет печаль, мечтательность. Мечта — сущность бога, так, кажется, сообразил Толстов…

— Толстой.

— Анна Каренина прелесть, я была влюблена в нее в пятнадцать лет.

— В нее или поезд? Пятнадцать лет — шикарный возраст в смысле суицидофилии. — Это, дело ясное, Жиро.

— Ты несносен, убери перчатки с панели. Французы любят русских женщин, во всяком случае, это заметно по громким творческим именам. А знаете почему, на мой взгляд? Женщина вообще алчна, и это самый въедливый оценщик, однако русские еще и чувствительны, значит, объемны, что почти противоположно французской чувственности, то есть прямолинейности. Пьер, вы не находите? Впрочем, люди науки не различают женщин, — Мари наклонилась и сбросила с панели приборов перчатки Антуана.

— Сколь ты пряма, — наклонившись подобрать и кряхтя, прокомментировал Жиро.

— Ты совершенно меня игнорируешь.

— Имей совесть.

— Имею. Пользуюсь по умыслу. Пьер, вы верите в совесть?

— Мы — материалисты, душа годится не совсем. Но верить во что-то надо. Словом, да.

— Анахронизм, подмоченное понятие, вообще говоря. Европа всерьез увлечена правами человека — здесь, и впрямь, смыкаются основные принципы, обусловливающие расположение субъекта в социуме.

Жиро лениво сподобился:

— Все-таки право неразборчиво, обязанность конкретней… Кстати сказать, женщины живут дольше оттого что непосредственны. Порядочность противоречит человеческой природе.

— Зачем ты это произнес?

— Вношу лепту.

— Оставь свой лепет…

— Чудесный вид… — балансировал Петр. — Послушайте, в замке есть баня? Как хотите, но в бане человек истинно демократичен.

Жиро:

— Французы заражены комфортом и стилем, баню не просто внедрить в перечень. Потом у нас мягкий климат, а вы — северяне. И вообще, соглашусь с Мари, психофизиологическая амплитуда русских размашиста.

— Как вы ловко подметили — размашиста. Вот и домахались.

Мари снисходительно улыбалась: