Книга 127 часов. Между молотом и наковальней - Арон Ральстон

Я не мог оставаться на вершине, рискуя попасть под удар молнии, но также не мог и покинуть свое убежище за стенкой. На минуту я глубоко проникся ощущениями тех альпинистов, заблудившихся и замерзающих на Южном Седле. Я и сам был в белой вьюжной мгле, растерянный, напряженный и апатичный. И вот я на личном опыте осознал, как это соблазнительно: угодив в экстремальную ситуацию, ждать, когда обстоятельства переменятся к лучшему, впасть в смертельное бездействие. Собравшись, я вылез из-под защиты стенки, и ветер сразу ударил мне в лицо. Борясь со встречным ветром, я шел в мутно-сером покрывале, окутавшем все вокруг. Чтобы не потерять направление гребня, я постоянно сверялся с компасом, потому что мои следы, оставленные при подъеме, замело в считаные секунды.

Спускаясь, я постоянно шарил глазами по склону в поисках снегоступов Марка, оставленных мной перед вершинным гребнем. Они отмечали поворот с гребня к снежному полю, по которому я спущусь к лесу и наконец смогу укрыться от пурги. И вдруг через вой ветра и рев пурги до меня донесся свист. Звук шел из моего рюкзака. Я остановился, покрутил головой — и увидел, что между концами моих лыжных палок проскакивают синие искорки. Палки я засунул в рюкзак весьма по-дурацки — концы их на метр торчали над моей головой и притягивали молнии. Я сбросил рюкзак и нырнул в снег быстрее, чем вообще сегодня делал что-нибудь на горе. Задыхаясь, волоча рюкзак за собой, я полз по гребню, а когда почувствовал, что можно встать, припустил со всех ног, спасая свою жизнь. Через минуту я притормозил: облака на мгновение разошлись, и чуть выше себя я увидел Марковы снегоступы. Я бросил рюкзак, вернулся к ним, а потом за два часа спустился к своему пикапу без каких-либо еще приключений.

Восхождение на Хамфрис помогло мне понять многое в себе как в горном туристе: что я предпочитаю лезть в одиночку, не боюсь пурги, умею принимать сложные решения по выбору маршрута в экстремальных условиях и что мне везет с молниями. Это восхождение придало мне веру в себя: мое понимание жизни было подтверждено, и это понимание делало мою жизнь более полной.

После этого приключения на Хамфрисе мы с Марком часто обсуждали мой проект одиночного зимнего восхождения на все четырнадцатитысячники Колорадо. Марк считал, что я еще слишком неопытен, но он видел, насколько серьезно я настроен. Он преподал мне первые уроки по скалолазанию, работе с веревкой, снежной технике, пониманию лавин и их опасности. В Центральной Аризоне мы совершили несколько выездов с восхождениями начального уровня. Мы тренировались на скалолазных стендах в залах Темпе и других. На День труда[33] Марк сводил меня и моего друга Говарда на первое настоящее скальное восхождение с несколькими техническими участками — это был пик Вестал в колорадских горах Сан-Хуан.

Пик Вестал особо запомнился тем, как Марк учил нас справляться со страхом перед шестисотметровой гранитной стеной, заканчивающейся на высоте 4300 метров. На полпути подъема по северной стене подошвы моих альпинистских ботинок начали отрываться, и в течение минуты оторвались обе. Держались они только на пятках, и таким образом я оказался на верхней части горы в чем-то вроде тяжелых шлепанцев.

Несмотря на такое неподходящее снаряжение, мы вылезли на вершину, и я даже жалел о том, что все уже кончилось, — так хотелось еще. Марк устроил свой любимый вершинный ритуал — копченая рыба и крекеры. Потом на любой совместно взятой вершине мы эту традицию поддерживали. На общей фотографии моя сияющая улыбка с полным ртом недожеванной рыбы ясно показывала, как потрясающе чувствовал я себя на вершине в тот день, когда вместе с лучшими друзьями сумел преодолеть страх.

Когда осенью 1998 года Соня начала учиться в колледже, она переехала в ту часть Северо-Восточного Техаса, где и луговая собачка могла бы впасть в депрессию. Я же хотел разделить с сестрой мои туристские радости и предложил ей посетить одно из самых красивых мест, какие я только знал, — водопады каньона Хавасупай. Этот каньон находится недалеко на юго-запад от национального парка Гранд-Каньон. На языке индейцев, живших в каньоне сотню поколений, «Хавасупай» значит «люди сине-зеленой воды». Именно такой цвет у водопадов в нижней части каньона. В каньоне четыре основных водопада, самые большие из которых обрушиваются с шестидесятиметровых утесов и падают в промоины, заполненные темно-бирюзовой водой, раскинувшиеся через весь каньон от берега до берега.

Мы с Соней вышли к началу пятнадцатикилометровой тропы в День благодарения 1998 года и двинулись с плато вниз, в каньон Хавасупай. По пути нам встретилась деревня жителей на двести, к которой не ведет никакой автомобильной дороги, — все необходимое завозят либо на легких вертолетах, либо караванами мулов. Деревня Хавасупай уникальна — там находится единственное в США почтовое отделение, куда почта доставляется на мулах. У жителей есть наземная линия телефонной связи, водопровод и электричество — достаточной мощности для того, чтобы крутить регги. Эта музыка пробивается через большие портреты Боба Марли, которыми забраны окна в доброй трети муниципальных домов-трейлеров. Судя по заросшим участкам перед ними, молодых жителей поселка натуральное хозяйство не привлекает, хотя их родители и бабушки с дедушками еще выращивали себе пропитание сами.

Пройдя деревню и водопад Навахо — менее впечатляющий, но самый широкий из четырех, — мы в первой половине дня встали на стоянку около знаменитого водопада Хавасупай: ярко освещенный поток срывается там с темно-бордовой известняковой ступени и с высоты пятидесяти метров падает в глубокую чашу, прогреваемую солнцем. Через это волшебное место проходят толпы туристов и отдыхающих, основной интерес привлекает самый большой из водопадов — семидесятиметровый Муни, который находится выше по течению. Для лагеря мы выбрали место в самой середине отведенной площадки, после чего, оставив рюкзаки и все вещи, отправились исследовать каньон.

Когда мы вышли к Муни, бушующие краски, потрясающий пейзаж и огромный поток буквально заворожили нас, так что прошло не меньше минуты, прежде чем мы смогли сказать хотя бы: «Ну ничего ж себе!» Сверху нам открылись острова пышной зеленой травы, желтые башни огромных пирамидальных тополей отражали сияющее солнце. Острова из камней и нанесенного песка были усыпаны выбеленными стволами плавника. Выходы вишнево-красного травертина украшали весь каньон, свисая вдоль его стенки, как занавеси, под лазурным небом.

Вдоль Муни мы спускались при помощи системы пещер, навешенных цепей и нескольких дюльферов. Под водопадом едва различимая тропинка затерялась в высокой траве, которая росла на наносных островках. Мы прошли еще пять километров через тополиные заросли и оказались у Бивера, пожалуй одного из наименее посещаемых водопадов этой системы. Бивер представлял собой систему небольших водоемов, разделенных дамбами из травертина. Эти дамбы перегораживают поток таким образом, что получаются несколько подковообразных бассейнов, которые тянутся на шестьдесят метров, а падение воды на этом участке составляет пятнадцать метров. По своему виду они очень напоминали горячие водоемы в Йеллоустонском парке, куда мы ездили всей семьей лет десять назад. Через восемь километров ниже по течению от Бивера бирюзово-чистый ручей Хавасупай впадает прямо в грязно-коричневые воды реки Колорадо недалеко от Гранд-Каньона. Но у нас не было времени на то, чтобы пройти к месту их слияния. Соня уселась на камне над Бивером, а я отправился прыгать по дамбам, чтобы перейти на западный берег. Идти в мокрых сандалиях было скользко и неудобно, но я нашел скальную полку, которая вела вдоль заросшей кактусами дамбы. По полке нужно было продвинуться вверх по течению, чтобы как-то обойти полутораметровый кактусовый барьер и достичь ряда более широких дамб, по которым будет легче вернуться на восточный берег. Я решил, что лучший способ преодолеть кактусовую преграду — подняться примерно на метр выше полки. Так я и сделал, хотя мои мокрые сандалии очень плохо держались на крутом и мокром травертине.