Книга Страж - Джордж Доус Грин

Я снова упал на подушку. В голове бухало, как в морском гроте во время шторма. Со лба скатилась капля маслянистого пота и повисла на губе; на вкус она была похожа на подсоленное вино.

Оуэн молчал почти столько, сколько, по его мнению, требовалось, чтобы я подумал над его словами.

— Пойдем, — наконец сказал он таким тоном, которым взрослые разговаривают с капризным ребенком, и схватил меня за руку.

Я понял, что он собирается сейчас сделать.

— О нет, нет, только не это! — заорал я, готовясь дорого продать свою жизнь.

К несчастью, именно в этот момент меня подвел желудок, и в течение минуты мне было совершенно безразлично, что со мной происходит. Когда я наконец оторвал взгляд от ведра, вокруг меня стояло несколько пар ног. Я пытался сопротивляться, но обладатели ног подхватили меня и куда-то потащили, не обращая никакого внимания на мои слабые стоны.

Существует поговорка: от того, что делает с тобой вино, нет другого лечения, как еще больше вина. Эта поговорка неверна. У ольстерцев есть лечение и еще одна поговорка о том, что иногда лекарство может быть хуже болезни. Эта поговорка верна.

В Риме есть бани — собственно, в каждом городе империи есть бани — это культурные места, куда люди ходят, чтобы повидаться с другими людьми, побриться, съесть что-нибудь, помыться и согреться, цивилизованным и благородным способом выгнать из себя вместе с потом последствия удовольствий предыдущего вечера. В Ольстере бань нет. На самом северном краю Имейн Мачи к угловой части стены пристроена маленькая хижина, сделанная из тонких деревянных досок и покрытая большими пластами дерна, собранного на мягком черноземе, окружающем Имейн. Пол в ней выложен квадратными плоскими камнями. Жертву помещают в эту хижину, после чего мучители разжигают в яме под камнями огонь. Вскоре камни раскаляются. Тогда изверги брызгают на камни воду, отчего образуется огромное количество пара, и тот, кто находится внутри, зажаривается чуть не до смерти. Считается, что это излечивает его болезнь. Действительно, если жертва переживет это страшное испытание, что весьма сомнительно, она выходит из хижины в несколько лучшем состоянии, однако для того, чтобы почувствовать какое-то улучшение, ей приходится провести в таких жутких условиях целый час.

В этот раз я провел там целую жизнь, а то и две, и, выйдя оттуда, напоминал вареную свеклу. Оуэн радостно поинтересовался, улучшилось ли мое самочувствие. Если бы у меня остались силы, я бы разорвал его на кусочки и скормил воронам. Поскольку сил не осталось, я просто кивнул и вложил в свой взгляд всю злость, на какую был способен. Судя по всему, Оуэн остался доволен. Он взял меня под руку и повел во двор замка.

В центре двора сидел Каффа, который, больше чем обычно, напоминал одного из тех продажных и развращенных паразитов, что набивались в зал сената, и, когда там присутствовал император, превозносили его до небес, а как только он уходил, начинали осыпать проклятиями. Тогда они получали возможность вернуться к серьезному делу распродажи чести Рима тому, кто даст самую высокую цену. Борода Каффы выглядела очень внушительной, его поведение оказывало не меньшее впечатление — разумеется, на тех, кто верил его штучкам. Лично я находил его торжественный вид забавным, а выводы, сделанные на основе изучения куриных потрохов, — поверхностными. Каффа был человеком гордым, но, тем не менее, не обижался на меня за мое неверие. Он мне нравился, был ко мне добр, и только печально улыбался, когда я говорил ему, что думаю по поводу его верований. В конце концов мы молчаливо согласились не мешать друг другу пребывать в сетях своих заблуждений.

Вокруг старого мошенника разместился Отряд Юнцов, расположившийся полукругом. По какой-то причине ольстерцы считали, что вопросы предсказателю должны задавать дети. Наверное, это было каким-то образом связано с их невинностью или доверчивостью. Дети любят сказки почти также сильно, как взрослые.

Когда появились мы с Оуэном, все уже, похоже, подходило к завершению. Каффа заканчивал отвечать на запутанный вопрос, заданный Фолломайном, старшим сыном Конора. Голос его звучал, как положено — напевно и размеренно — и все собравшиеся дружно кивали в ритме его речи (или, возможно, засыпали). Все улыбались. Судя по всему, они остались довольны пророчествами Каффы. Они, очевидно, забыли, что поддерживать у них состояние удовлетворенности было его работой.

Мы стали позади группы детей и как раз услышали последний вопрос, который задал друиду Найал.

— Отче, для чего будет хорош сегодняшний день?

Оуэн прошептал мне, что это традиционный заключительный вопрос. Я кивнул. Это мне было уже известно, но я не собирался сообщать об этом Оуэну, поскольку для него это был бы очередной повод поговорить.

Старик откинул назад голову, словно груз его знания был слишком тяжел. Он замолчал, сделав положенную паузу, а затем снова открыл рот.

Ничего не случилось. На несколько секунд он замер, казалось, не в силах ни шелохнуться, ни вымолвить слово. Потом он снова расслабился и заговорил.

Голос его звучал обычно, в противоположность тому напыщенному неестественному тону, который большинство друидов, включая Каффу — нет, особенно Каффа! — как правило, использовали в таких случаях.

— Сегодняшний день хорош для того, чтобы принять оружие, — сказал он. — Мальчик, который сегодня возьмет в руки оружие и станет мужчиной, будет величайшим героем из тех, кого когда-либо знал Ольстер. Однако жизнь его будет короткой.

Снова молчание. Каффа моргнул и затряс головой, словно ошеломленный или ослепленный ярким светом, хотя свет был обычным, потом пророк улыбнулся и протянул руки мальчикам, чтобы они помогли ему подняться.

Оуэн толкнул меня под ребро, и показал глазами на противоположную сторону двора. В тени стоял Кухулин. Его тело было напряжено почти так, как если бы с ним случился какой-нибудь припадок. Потом он как будто расслабился и посмотрел на нас. Встретившись со мной взглядом, он вприпрыжку подбежал к нам с Оуэном.

— Пойдете со мной? — спросил он. — Мне будет нужна помощь.

Не дожидаясь нашего согласия, он направился к королевским покоям. Я настолько удивился, что продолжал стоять с открытым ртом. Оуэн, учуяв, что может получиться неплохая история, схватил меня за локоть и подтолкнул вперед, заставляя следовать за мальчиком.

Король сидел за столом. Он только что закончил завтракать и вполголоса разговаривал с очень хорошенькой служанкой. Ее реакция не оставила у меня сомнений, что мы выбрали весьма неудачный момент для обращения к королю; исключением, пожалуй, могло быть только известие о вторжении вражеских войск в его королевство. Я попытался ретироваться, надеясь, что он нас не заметил, однако Кухулин взглянул на меня так, словно я его предал, поэтому мне оставалось только вжать голову в плечи и поплестись к столу с как можно более извиняющимся видом. Кухулин пристроился за мной, Оуэн — за ним. Я чувствовал себя так, словно был голым. Король повернулся. Как только он увидел нас, улыбка замерла на его губах, будто ее вырезали в камне.