Книга Добронега - Владимир Романовский

Ярослав протянул руку. Поколебавшись, один из посланцев вытащил из-за пазухи грамоту и подал Ярославу. Ярослав развернул свиток, быстро пробежал глазами текст, и зычно объявил:

— А написано в грамоте, что должны мы теперь, новгородцы, платить Киеву не двадцать тысяч сапов, но сорок. Ибо цены выросли на жирное киевское сало. Киевляне жалуются. Так ли это, гости дорогие? Выросли цены? Говорите, не стесняйтесь.

— Но, князь… — начал было один из послов.

— Ты, гость, на вопрос ответь, да чтобы внятно, чтобы новгородцы мои слышали. Дорого нынче сало? Да или нет.

— Дорого, но…

— А платить нам вменяется сорок тысяч сапов. Вот. Да?

— Э…

Князь показал грамоту послу, ткнув пальцем в нужное место.

— Так?

— Так.

— Что ж мы князю киевскому на это ответим? — обратился Ярослав к новгородцам, комически изображая задумчивость. — Жалко киевлян, конечно. Похудеют ведь.

Новгородцы неуверенно захихикали.

— Ну, — размышлял вслух князь, — киевлян жалко, но самих себя все-таки жальче. А посему…

Он в два движения порвал грамоту и небрежно бросил обрывки на землю.

— Таков наш ответ. Но ведь этого мало. Князь киевский может неправильно понять нас, людей простых, особенно если объяснять вы ему будете сложно. Так чтобы он понял все, как оно есть, вот другая грамота, старинная.

Он вынул из-за пазухи другую грамоту.

Эка он все просчитал, подумал Хелье. Хорош конунг Ярислиф, хорош. Я вот стою рядом с ним, со свердом в руке, и выгляжу — глупее не придумаешь. Может, зарубить одного из посланцев? Можно и самого конунга, но он должен сперва жениться на дуре Ингегерд.

— Эта грамота вменяет нам платить Киеву то, что мы ему все это время платили. Двадцать тысяч сапов. И платили бы дальше, а только обидел нас князь киевский. Не хочет он с нами дружить. Холопами своими нас мнит. Так чтобы больше не мнил…

И Ярослав порвал и эту грамоту.

Новгородцы восхищенно ахнули, а дружина посерьезнела.

— Счастливого пути, — пожелал Ярослав послам. — На вашем месте я бы поторопился. Завтра утром пошлем мы гонцов по всем хувудвагам Земли Новгородской, оповещать города и веси, и народ честной, что законы киевские не распространяются на нас боле. И ежели киевский гонец в добром коне нуждается, то не может он брать себе коня даром, ссылаясь на Закон Олегов, а должен он платить столько, сколько спросят у него коня оного содержатели. А ежели, в силу упрямства своего, заберет гонец коня силою, то будет он преследуем, ловим, и наказан по законам новгородским как конокрад, а конокрадам в Новгороде полагается в кипятке быть сваренными.

Только теперь осознали полностью новгородцы, что сделал князь. Стараясь сохранять бодрый вид, они расступились в стороны, пропуская киевских послов.

— Хорошо ли мое доказательство, новгородцы? — спросил князь серьезно.

Ответили ему не сразу.

— Да, хорошо, — сказал наконец знакомый Хелье голос.

— Поняли ли вы, на что мы вместе идем?

Новгородцы застеснялись отвечать.

— Я за вас, новгородцы, жизнь отдам, — заверил Ярослав. — А только вот что. Ежели усомнитесь вы хоть раз, да помедлите, буду я считать себя от обещаний свободным, и уеду с дружиной и варангами в Швецию, и пусть Владимир делает с вами все, что сочтет нужным.

У Хелье начала потеть ладонь. Последнее дело — потная ладонь на рукояти.

— Но верю я, новгородцы! Верю! Верю, что люди вы храбрые, добрые, и, главное, честные. Сказавши раз, переговаривать не будете. Идите же пока что по делам своим и да будет с вами Бог.

Обернувшись к Хелье, Ярослав добавил тихо, прозаическим тоном:

— Сверд ратнику отдай, с собой не неси.

Ратник подался вперед, и Хелье нерешительно протянул ему оружие. Князь, усмехнувшись, повернулся к Хелье спиной. До этого, очевидно на всякий случай, не поворачивался, машинально отметил Хелье.

Выходя из ворот с остальными новгородцами, Хелье прикидывал, что ему делать дальше. Возвращаться на торг? В крог? Бежать из города? Без сверда, в купеческой одеже, Хелье чувствовал себя беззащитным.

Его хлопали по плечу и спрашивали, где он так научился махать свердом, и смеялись нервно. Он отвечал машинально, не обращая внимания на смысл слов, ища глазами — ладью? коня? Наездник он был никудышный, навигатор, как недавно выяснилось, плохой. Держась середины улицы, стараясь оставаться в логическом центре толпы, идущей к торгу, Хелье прекрасно понимал, что за ним следят, и следят давно, с того момента, как он присоединился к толпе, шествующей в Готский Двор.

Торг одним махом превратился в расширенное вече. Новости обсуждались горячо, предложения выдвигались непрерывно. Стоит ли верить князю? Да. Соединил князь с нами свою судьбу. Что же теперь будет? Не будем платить Киеву. Это хорошо. Не платить всегда лучше, чем платить. Но Владимир может придти с ратью. Да. И что тогда? Будем драться, где живем. Он нас всех в землю вобьет. Не вобьет — мы ему нужны живыми и платящими. В крайнем случае, если не выстоим, будем платить, как раньше.

К Хелье подходили, как к человеку, державшему острие сверда в непосредственной близости от ярославовой шеи. Ему задавали вопросы. Его благодарили. Его хвалили.

К пристани подошла ладья, за ней вторая. Очень соблазнительно выглядели несерьезные швартовы. В оружейной лавке напротив поблескивали клинки. Схватить сверд, перерубить швартовы, и отчалить! По течению! Но всего в пятидесяти шагах грозно покачивались на свинцовой пологой волне Волхова княжеские драккары. Несколько взмахов весел, один крепкий порыв ветра в парус, и киль драккара протаранивает насквозь жалкую купеческую скорлупку.

Захочет ли князь выяснить, кто Хелье на самом деле? Хорошо бы, если так. Тогда бояться нечего. А вдруг не поверит? А вдруг решит, что я и вправду подослан? Что я спьен, либо убийца? А если уже решил?

Ну, если уже решил, то после того, как подосланный падает за борт, в спину ему с драккара летит легкое но прочное копье дружинника.

Глупое какое положение, хорла.

Часа три провел Хелье на торге, слоняясь между лавками и следя, чтобы вокруг было людно. Но солнце клонилось к закату, и постепенно торг начал пустеть. Сперва пекари, а за ними торговцы квасом и пивом, погрузили пустую тару на повозки. Затем торговцы сукном, все еще обсуждая княжеское решение, разошлись по домам, заперев лавки. Тут уж и все остальные начали складывать и прятать утварь.

Хелье шагнул к оружейной лавке.

— Не одолжишь ли сверд до завтра, добрый человек? — спросил он хозяина.

— Я бы и рад, парень, — ответил хозяин, — но у меня очень строгий учет и плохая память. Ежели чего не учту — забуду, и тогда все пойдет прахом. Прости уж.