Книга Ты была совсем другой - Майя Кучерская

Глаше нужен был папа. Но папа никогда больше не появился, не позвонил, не поинтересовался дочкой, разумеется, не пытался присылать денег, закрепив ощущение: предатель – он. Вера знала, бывший муж уехал в Америку, вроде бы устроился там в какую-то фирму, но затем и последняя связь с ним оборвалась: их общий старый друг, который и приносил ей новости, вскоре отправился туда же, где русские программисты были нарасхват. Друг прислал в конверте цветную фотографию (он в белых шортах и красной футболке стоит под цветочной аркой какого-то местного парка, на ярко-зеленой калифорнийской траве) с веселой надписью на обороте – и окончательно растворился в сиянии Нового Света.

Вскоре выяснилось, ее возлюбленному, молодому доктору с мускулистыми плечами и такими мягкими ладонями, она нравилась в роли замужней дамы, чье положение надежно уберегало его от резких и совершенно ненужных движений; любовь их разбилась о ее свободу и медленно, вязко стекла вниз. Несколько месяцев полумрака и слез разрешились бесчувствием и внезапно новым замужеством. Максим, одноклассник, встреченный на десятилетнем юбилее окончания школы, признался, что все эти годы втайне ждал ее (действительно поздравлял с Новым годом и днем рождения по почте – это и есть «ждал»?). Глаше исполнилось два года, она как раз училась говорить и сразу же стала называть Макса папой.

И вот 16 лет спустя всем странам предпочла Америку, могла ведь и Германию, и Францию, да просто еще остаться и поучиться в Москве – в Америку! Отчего? Круглая отличница, Глаша все последние годы, едва родился брат, точно бы пыталась доказать: достойна, я достойна, я лучше всех. Полюбите меня, полюби меня за это, папа. Обними меня, – Глашка требовала, вытягивала, выпрашивала эти обнимашки до последних дней жизни дома. Вера шла навстречу, а Макс, Макс, которого Глаша считала родным папой, конечно, был дружелюбен, но этих девчачьих нежностей не переносил. Не переносил, впрочем, как выяснилось, до поры: когда родился Тимофей – долгожданный сыночек, тут-то и стало понятно, что такое истинные отцовские чувства и обнимать, и тискать, и подкидывать, и прижимать к сердцу Макс превосходно умеет. Тогда-то и начались эти разговоры: почему папа меня не любит? Почему папа больше любит Тиму? Но так ведь спрашивают все старшие дети, обычное дело. Вера старалась не вникать.

И Глашка ответила. Сорвав и потопив все накопленное жизнью в доме тепло, как старую шкуру, словно в надежде обрасти новой.

Последние месяцы они провели в ссорах. Глаша все время ее воспитывала, объясняла, что так с ней нельзя, и так тоже. Что Вера опять требует, а можно только просить. Что нельзя без «пожалуйста» и лучше повторить это слово дважды, а понадобится – и трижды. Что перед тем, как входить к ней в комнату, нужно стучать! На Максима, стучаться в комнату принципиально не желавшего, Глаша все время дулась, на Веру просто кричала.

Да она была невменяемой все эти предотъездные месяцы, готовилась к разлуке? Отбегала на расстояние, потом еще. И еще. Проверяла: могу? А так, а еще дальше? А вот так? Мам, смотри! – и прыгнула через океан. Оставив пустую коробку, а в коробке зверька.

Глаша приволокла его незадолго до отъезда – подарили остроумные друзья, те самые, с серьгой и в пантеровых очках, – в дорогу, в отъезд, чтоб напоминал о России, русского зайку. Хотя на самом деле карликового белого кролика. Необычайно довольные собой. Кто-то прочитал, что вроде бы это совсем не сложно – оформить документы и увезти зверя с собой в специальной переноске с мягким дном. Но оказалось, ничего оформить за два с половиной дня до отъезда невозможно. К тому же и в общежитских правилах ясно сказано: no pets.

Теперь кролик жил в дочкиной комнате, и его нужно было кормить сухим кормом и сеном из «Бетховена», вытряхивать из коробки загаженные опилки, выгуливать по комнате.

Был он белый, темнели только уши и два пятнышка – на спинке и мордочке, возле носа. Вера гладила ему ушки, он их послушно прижимал, глупое существо, доверчиво шел на руки, грыз яблоко и морковь, тревожно обнюхивал все предметы, дрожал, когда она поднимала его в воздух – и счастливо носился по Глашиной кровати, Вера предусмотрительно застелила ее походной пенкой, – роняя шарики. Страшно билось потом кроличье сердце.

Вот какого Глаша оставила себе заместителя. Уж лучше бы подарили кота.

2.

Между тем Глаша звонила. Каждый день, всю эту невыносимую неделю. Загорался экран айфона – раскрывалось окошко в дочкину жизнь. Проступала просторная комната с мансардой – с новой дочкиной кроватью и примостившимся на ней таким знакомым мишкой – вместе покупали его в торговом центре, выбирали ему бьющееся красное сердце, а потом штанишки и курточку, к мишке прижался не менее знакомый слон, рядом висели и обнимающиеся обезьянки – вот кто заполнил огромный чемодан с перевесом. Любимые звери.

– Что-то я устала от английского, – говорила Глаша, и вправду утомленная, бледненькая, такая знакомая, родная и недостижимая. – Как Тузик?

– Это, девочка, Тузя, да нормально, – улыбалась против воли Вера. – Носится по твоей кровати, прыгает странными прыжками, обманывает врага. Тимке нравится.

– Все время кажется, сейчас они перестанут притворяться и заговорят по-русски, – вздыхала дочка. – Вот-вот… И тогда я перестану быть Эллочкой-людоедкой.

– А мне кажется, – подхватывала Вера, – ты окажешься в комнате за стеной. Слушай, тебя не хватает на каждом шагу. Я все время забываю… Дернусь узнать, идет ли мне это платье, как скачать новую программу-конвертер, хочу позвать тебя в «Ашан», или вот говорят, хороший новый вышел фильм, все номинации на Оскар, а ты…

– Так вот зачем я тебе была нужна, – вредненько итожит Глаша.

Вечная родственная тяжба. Да, именно за тем. Чтобы вместе жить. Покупать шампунь, новый купальник, новогодний подарок Тиме, вместе выбирать галстук Максу. Но Вера молчит, не спорит, просит показать комнату дальше.

И Глаша несет компьютер вперед, показывает ей стену с рисунками, которые увезла, вот и Тимкина жар-птица, и синий зимний лес, и открытка любимого в 10-м классе мальчика и вдруг что это? Лист А4, белый, и красным маркером написанные слова: «Глаша, я с тобой дружу».

Не помнишь? Это ты мне написала год назад.

3.

И она вспомнила. Тима принес это из сада: каждый в семье должен написать каждому на листочке что-то самое важное и подарить на Новый год. Что за ерунда? Так вот чем занят их садовский психолог, на которого родители ежемесячно скидываются по 200 рублей!

Но она послушно написала Тиме печатными буквами: «Ты очень добрый мальчик, оставайся таким всегда».

Тут же пристала и Глаша: а мне? Тебе? Ты же не ходишь в сад? Но Глаша уже положила перед ней вырванный из альбома лист и фломастеры. И она написала. Я С ТОБОЙ ДРУЖУ ярко-красным. Потому что действительно дружила с дочкой. И это был Глаше орден, и она, оказывается, хранила этот листок.

Глаше пора было идти дальше учиться. Там было намного теплее. Солнце из экрана заливало светом лицо ее… (вдруг выпрыгнула на экран подружка Джеси, хм – симпатичная и чем-то напоминает Глашу), пробивалась зеленая травка, но деревья пока были голы. И ни снежинки.