Книга Ярцагумбу - Алла Татарикова-Карпенко

Однажды Поныса проявил особую прыть, принялся излишне рьяно скакать и крутиться навстречу каким-то незнакомцам, ненароком расклеилась на нем липучка шлейки, соскочил поводок, и неразборчивая псинка со всей дури дунула сначала вдоль палисадников, а потом и поперек проезжей части.

Сын рванул в гущу движения спасать дурное созданье, завизжали тормоза, Поныса, не сбавляя скорости, умчал в чужой двор, мальчик, сбитый и отброшенный черным «мерсом», никак не мог подняться на ноги. Из машин, остановленных ситуацией, выскакивали женщины, бежали к копошащемуся на асфальте подростку, чертыхались в сторону исчезнувшего «мерина». Мальчик выкарабкался на тротуар, отряхнулся, отговорился, что живет рядом и двинулся в свой двор. Огляделся, дал волю слезам, которые лились не от боли, а от страха потерять собачонку. Что будет, если не найдется?! Убьет хозяйка! Сквозь жидкую муть слез проявилось: к нему бежит девочка, что носит хитрую косицу из светлых волос вкруг хорошенького личика, на руках у нее, прилипнув к ее животу, дрожит Поныса. «Вот, прямо на меня летел! Дурачок бешеный! Хорошо, поймать удалось…»

Сын обошелся вывихом ноги в щиколотке, ушибами и глубокими, но не так уж опасными ссадинами на боку, локтях и коленях. Матери сказал, упал с качелыси. «Сколько раз говорила, не лётай до неба!» – причитала мать, промывая ранки.

Потом сын разобрался и полюбил крупных серьезных собак, не обязательно породистых, но умных и верных, в отличие от вертлявых, скачущих на руки, что хозяину, что чужому, Йорков, заодно стал испытывать пренебрежение ко всем мелким породам, а вместе с ними и к их владельцам.

Даже в его день рожденья Мать не получила от сына письма. Она слушала, как молодая ее коллега, девушка лет двадцати семи, то поправляя назойливую светлую прядь, то прикрывая мобильник ладонью, торопливо вполголоса повторяла: «Папулечка, прости, не могу говорить, прости, никак, я на работе, скоро приеду, пусть мама не расстраивается, я еще перед выездом позвоню, прости…» Голос этот мучил, вонзался, приглушенной ласковостью буравил слух, и слезы заливали уставшее притворяться молодым лицо Матери. Вот кто-то вырастил эту дочь такой. Просто доброй. Просто любящей. Просто понимающей, как нужно родителям теплое слово. А она не сумела.

Или каждому родителю ребенок дан для исправления? Для исправления прежних ошибок. Быть может, не сын к ней плохо относился, она воспринимала его отношение с горечью, которой не смогла пережить. Ну, не поздравлял ни с ее, ни со своим днем рожденья, ни с праздниками, ну, жил свою неустроенную, нелепую жизнь, обращаясь к матери, только когда деньги были нужны. Испытания эти ей следовало принимать со смирением, без страданий. Следовало. Не смогла. Мать дождалась двенадцати часов ночи, еще раз проверила почту, просмотрела эсэмэски и сделала то, что задумала.

8.

С улицы прилетел мелодичный звук колокольчика или чего-то, заменяющего колокольчик. Является призыв, звонкость его мягка. Как и всякий день в это время, здесь проезжает таец на трехколесном велосипеде, вывернутом наоборот: два колеса спереди и одно сзади. Между передними колесами – место для алюминиевой емкости с крышкой, под которой спрятана какая-то еда или питье. Торговец средних лет, таясь под соломенной почти белой конусовидной шляпой, делает круг в поле моего зрения и, никем не остановленный, проезжает бренчать-призывать дальше. Так происходит ежедневно. По колокольчику можно сверять часы. Никогда никто здесь ничего не покупает у велосипедиста, но он неизменно станет проезжать здесь и впредь, покуда живы белый свет, звук и жара, будто он и сам вечен. Каждый раз я хочу как-то остановить его, купить у него съестного. Мне интересно, чем именно он торгует, но выскочить из квартиры, спуститься лифтом, вывернуть через широкий холл в переулок-сойку – нет, никак не успеть. Если же я примусь кричать сверху, стараясь привлечь его внимание, таец ни за что не поймет, что кто-то на английском обращается с высокого этажа именно к нему. И вдруг мне приходит в голову, что я должна завтра же заранее спуститься ко времени его появления и купить наконец то, что прячется там, внутри металлического короба. Это могут быть горячие пончики с карамельной каплей в середине, присыпанные кокосовой стружкой, или твердые, хрусткие блинчики с овощной начинкой, или банан, жареный в кляре с кунжутом, а может быть, просто тонко струганое зеленое манго и огненный ореховый соус к нему, о которых мне рассказала Нари по пути из Храма Истины. Ни разу не видела, чтобы тайцы ели спелое манго отдельно от клейкого риса с кокосовым молоком, но вечно жуют зеленое, обмакивая в коричневую запашистую густоту.

Так мы и жили. Однажды, когда я уже, казалось бы, совсем привыкла к противоходной дороге и к тому, что тайские водители слабо понимают, что значит придерживаться дорожных правил, меня угораздило не совсем верно вписаться из первого ряда в правый поворот. Не врезавшись, слава богу, в оказавшийся прямо под моим беззащитным боком старый «мерс», который, не притормозив, спокойненько учухал прочь, я влепилась передним колесом в высоченный бордюр и вылетела на обочину, в толщу пыли и мелких камушков, разодрав обе ладони, колени и подбородок. Так я и приземлилась на секунду на эти пять точек, тут же завалившись на бок, и подняв тучу песчаной пыли. Когда я открыла зажмуренные во избежание попадания грязи глаза, ко мне уже мчались сердобольные тайки от своих вездесущих кухонь, уже ощупывали меня, проверяли, нет ли переломов, лили воду, вытирали полотенцем лицо. Потом мой убитый мотик погрузили в пикап, и, болтая на тайглийском, состоящем из семи английских слов, произносимых без окончаний, и подбадривая меня смехом, водитель доставил и помог сдать мою машину хозяину, который, в свою очередь, сопроводил меня до дому, получил изрядную компенсацию и довольный удалился. Я стащила с себя драные бермуды и футболку, отправила их в пакет для мусора. Отмылась под душем, смазала колени, ладони и подбородок слабым раствором марганцовки, памятуя, что это лучшее средство для быстрого образования корочек, которые обязаны столь же быстро отпасть. Ссадины жгло. Я ждала, когда пробудится от дневного сна Старик, и тихо ныла.

Отныне мне было запрещено брать в аренду байки.

– Я до сих пор путаю, в какую сторону здесь, переходя улицу, надо смотреть сперва, в какую потом. А ты ездить со скоростью метеора взялась! – бухтел и бухтел Старик.

На мои слабые возражения по поводу того, что с Протамнака можно выехать только на такси-байке, что это не менее опасно, чем ездить самой, а на автомобиле дороговато, а я не хочу разбазаривать средства и вынуждена буду ходить пешком, а у меня сбиты колени, старик принял решение поменять дислокацию.

– В таком случае, переезжаем на Джомтьен. Там тук-туки. Скромно, по десять бат за выезд. – Для пущей важности перешел на «вы»: – Все для вас, дорогая!

Я понимала, что ему уже хотелось что-то поменять, и он с радостью воспользовался предлогом. На следующий же день найденное по телефону агентство предложило нам несколько квартир в разных частях Джомтьена, на выбор. Мы остановились на двух студиях на пятом и шестом этажах, в уютном одноподъездном кондо на тринадцатой сойке, с видом на залив и пушистым пальмовым садом у тихого ресторанчика под нашими лоджиями.