Книга Железный канцлер Древнего Египта - Вера Крыжановская-Рочестер

После этого небольшого отступления в область истории вернемся теперь к тому моменту, когда Иосэфа отвели в темницу.

Больной, страдая от последствий перенесенного им жестокого наказания, Иосэф был брошен в каморку той части тюрьмы, которая была отведена для государственных преступников и потому строже всего охранялась, а обитатели ее подчинены были самому суровому режиму. Тюремщик, надзору которого он был вверен, был гикс по имени Гуапур. Добродушнейший малый, скоро заметив послушание и терпение своего узника, почувствовал жалость к разжалованному управителю своего начальника, хотя и не знал причины немилости. Занятый целый день службой, Гуапур иногда позволял заменять себя в раздаче пищи своему 9-летнему сыну, и Иосэф, по свойственным ему ловкости и уму, не замедлил подружиться с мальчиком и в конце концов предложил выучить его писать. Маленький Аху сообщил предложение отцу, на что тот с удовольствием дал свое согласие и, восхищенный скорыми успехами сына, заинтересовался самим учителем.

Первым последствием такого благоволения было то, что Иосэфу отвели более просторное и удобное помещение, снабдив соломенным матрацем и одеялом. Затем явились присылки и от матери Аху: то добрая порция мяса, то медовый пирог, то небольшая амфора вина или пива. Наконец, Гуапур, разболтавшись как-то с Иосэфом о блестящих способностях Аху, которые бесспорно должны были доставить ему со временем завидное положение царского писца, расспросил его о прошлом и о причинах немилости, в которую он впал. Хотя и очень сдержанно, но все же Иосэф дал понять, что он – невинная жертва преступной страсти своей госпожи, которая, лишь только он напомнил ей о долге, оклеветала его перед Потифаром.

Со времени этой задушевной беседы тюремщик частенько заходил на минутку-другую поболтать с ним. Принеся ему однажды кувшин молока от своей жены, Гуапур видимо был чем-то так опечален и озабочен, что Иосэф, заметив расстроенный вид его, осведомился о причине.

– О! – со вздохом ответил Гуапур. – Я видел в эту ночь сон, который наверно что-нибудь да предвещает, а объяснить его мне некому. Двоюродный брат мой, искусный в толковании снов, умер в прошлом году, а пойти к гадателям храма – слишком дорого!

– Так расскажи мне, что ты видел, быть может, и я смогу растолковать твой сон. Кормилица моя славилась во всем племени умением разгадывать сны; от нее отчасти я перенял это искусство.

– Охотно! Вижу я, что сижу у окна своей квартиры, как вдруг в комнату с шумом, махая крыльями, влетела большая черная птица, бросила передо мной белую голубку, которую принесла в клюве, три раза крикнула и скрылась в смежной комнате. Вылетела она обратно, держа в клюве на этот раз другую голубку, только серую и мертвую. Не правда ли, сон предвещает что-то худое? Да, погоди, я позабыл сказать тебе, что, прежде чем улететь, она испустила перед окном 7 жалобных, протяжных криков.

– Сон нехорош, ты прав! – ответил Иосэф, подумав немного. – И вот, что означает он, по-моему: через 7 месяцев жена твоя подарит тебя дочерью, но спустя три дня умрет сама.

Это объяснение вызвало у бедного Гуапура слезы. Несколько дней бродил он, как потерянный, с поникшей головой. Но мало-помалу он успокоился, утешив себя мыслью, что Иосэф, не будучи гадателем по профессии, мог и ошибаться; с другой стороны, Сутех, если принести ему подобающие жертвы, может быть, смилуется и отвратит грозящую ему беду.

События не оправдали, однако, его надежд: неблагодарный бог, приняв жертвы, все же дал умереть жене Гуапура через три дня после того, как она родила ему дочь. Этот случай внушил ему почтительный страх к Иосэфу, а затем и желание, облегчив по возможности его участь, заручиться его расположением. Он не преминул привести свое намерение в исполнение и, воспользовавшись первым удобным случаем, доложил своему непосредственному начальнику, инспектору тюрем, благородному Гармаху, что Иосэф, молодой и здоровый человек примерного поведения, мог бы с успехом быть употреблен для мелких услуг. Гармаху хоть и одобрил предложение, но исполнить его без разрешения владельца раба, Потифара, не осмелился. Гнев Потифара давно прошел; он отдал Иосэфа в полное распоряжение Гармаху, но под условием, чтобы тот никогда не переступал за крепостную ограду и был более употребляем для услуг прочим заключенным. Таким образом, Иосэф покинул свою камеру и свободно расхаживал по всей крепости. Его усердие, скромность, послушание завоевали ему скоро расположение начальников и благодарность заключенных, к которым он относился тепло и участливо.

Просторная зала, помещавшаяся в том крыле царского дворца в Мемфисе, которое выходило в сад и до которого не долетал ни один звук извне, была убрана с утонченной роскошью: стены покрывала живопись и инкрустации – из корналина, ляпис-лазури и эмали; четыре массивных расписных колонны поддерживали потолок; мягкие разноцветные циновки покрывали пол; мебель из кедра и разной золоченой бронзы дополняла богатство и роскошь убранства. В глубине залы, на возвышении, покрытом львиной шкурой, стояло массивное золоченое ложе с пурпуровыми, шитыми золотом подушками. Ложе было смято и в беспорядке, и на нем с закрытыми глазами лежал человек лет тридцати шести. Худощавый, но хорошо сложенный, с резкими чертами лица и горбатым носом, он был живым портретом тех голов сфинксов, открытых в Танисе, которых египтологи, по их характерным чертам и прическе, считают изображениями царей гиксов. В ногах постели стояли неподвижно два жреца с бритыми головами, в длинных полотняных, подобающих их касте одеждах; у ступеней стояло лишь несколько из приближенных к особе фараона, а в глубине залы толпились офицеры, писцы и придворные, – словом, все то, что составляло непременную свиту повелителя Египта, сопровождавшую его с утра до ночи. Внимание всех было устремлено на фараона, хриплое, отрывистое дыхание которого одно нарушало мертвую тишину, царившую в зале.

Уже несколько дней перед тем Апопи находился в состоянии маразма, заставлявшего его избегать людей и не покидать своих покоев; но в эту ночь у него был припадок эпилепсии. Теперь, разбитый судорогами, сводившими его члены – вот уже несколько часов как он лежал неподвижно, с запрокинутой головой, бледным лицом и ввалившимися глазами; только болезненные судороги, сводившие его руки, и нервное подергиванье лица указывали на то, что он страдает невыносимой головной болью, сопровождавшей иногда припадок. Каждый раз, как болезненная дрожь пробегала по телу больного, к нему подходили оба жреца: один из них макал полотенце в чашу, которую держал мальчик, стоя на коленях у изголовья, и смачивал им лицо фараона; другой вливал ему в рот несколько капель лекарства. Тотчас выражение спокойствия и облегчения появлялось на изнуренном лице Апопи и дыхание его становилось ровнее; но ненадолго.

Усталые и измученные бдением, которому, казалось, конца не будет, но которое предписывало занимаемое при дворе положение, придворные тоскливо смотрели на царя, раздумывая, когда же настанет давно ожидаемое улучшение? Вдруг Апопи привстал; большие глаза скользнули по безмолвной, боязливой толпе, и он хриплым голосом позвал:

– Хэка!

Из глубины залы вышел юноша с арфой в руках и, подойдя к царскому ложу, преклонил колени.