Книга Ювелир с улицы Капуцинов - Ростислав Самбук

Задумавшись, Мария и не заметила, как с теневой стороны улицы наперерез ей направились двое мужчин.

— Минуточку, пани, — остановили они ее. — Не скажете ли, который час?

Мария остановилась, взглянула на циферблат. Двое подошли вплотную.

— Хороши часики, — схватил ее за руку один из них. — Подари мне, красавица!

— Что вам нужно? — испугалась Мария. — Я буду кричать.

— Спокойно! — пригрозил ножом второй и, обдав винным перегаром, грубо положил ей руку на плечо. — И платье ничего… А ну-ка снимай!

Мария хотела закричать, но перехватило дыхание. В каком-то отчаянии, едва соображая, что делает, она изо всех сил ударила в грудь пытавшегося снять с ее руки часы и побежала. Но второй подставил ногу, и Мария упала, больно ударившись головой о каменные плиты тротуара. От боли и страха она закричала. Кричала без надежды на помощь — патрули здесь бывают редко, а кто другой рискнет высунуть нос на улицу после комендантского часа?

— Замолчи! — Грабитель замахнулся ножом. — Жить надоело?

Мария зажмурила глаза. Вот он, конец… Только бы скорее!..

“Беги, Курносый!” — послышался вдруг испуганный возглас. Она открыла глаза. Возле нее еще стоял грабитель с занесенным ножом, другой исчез, но в это время чья-то длинная тень метнулась из ворот. Человек отвел руку с ножом и ударил грабителя с такой силой, что тот едва устоял. “Беги, Курносый!” — вновь донеслось издали, и грабитель, бросив нож, побежал, петляя между каштанами.

Человек склонился над Марией и помог ей подняться.

— Вас не ранили? Кажется, все в порядке.

У Марии от испуга стучали зубы. Человек снял с себя пиджак, накинул ей на плечи. Наконец она пришла в себя и сказала дрожащим голосом:

— Спасибо, я уже не думала, что останусь в жи­вых…

— Что вы! — улыбнулся незнакомец. — Вам еще жить и жить!..

— Не знаю, как вас и благодарить. Вы спасли меня.

— Так уж и спас. Скорее всего ограбили бы — и все…

Мария внимательно посмотрела на своего спасителя. Высокий, с пышной, чуть тронутой сединой шевелюрой, с тонкими чертами лица, он казался ей в эту минуту воплощением благородства.

— Вы полагаете? — Она покачала головой, хотя понимала, что незнакомец, вероятно, прав, но ей неприятно было думать, что она так перепугалась из-за каких-то там часиков и платья.

— Впрочем, кто знает… — произнес незнакомец, подбирая с земли нож. Внимательно осмотрел его и спрятал в карман.

Мария с восхищением взглянула на него и подумала: “А он настоящий мужчина!”

— Вы домой? У вас пропуск? — спросил чело­век. — Разрешите вас проводить? Кстати, давайте знакомиться. Модест Яблонский, инженер.

Пану Сливинскому, конечно, не к чему было называть свою настоящую фамилию. Он шел рядом с Марией, поглядывая на нее и ласково улыбаясь.

Мария никогда не признавала уличных знакомств, а теперь вообще имела право поддерживать отношения лишь с близкими и проверенными людьми, но это был необычный случай, и она, подав руку, назвала себя.

Пан Модест рассказывал о грабежах в городе, но Мария через силу слушала его. В голове гудело: видимо, она сильно ушиблась, когда упала. Скорее бы домой! Не помнила, как добрела до дома, еще раз поблагодарила пана Модеста, но тут силы оставили ее — она покачнулась и упала.

“Немного переиграли, черти… — подумал пан Мо­дест. — Но это на пользу”.

Он подбежал к колонке, намочил платок, приложил его ко лбу женщины. Мария пришла в себя.

— В какой квартире вы живете?

— Я сама… — Мария попыталась подняться, но ноги не слушались.

— Я спрашиваю, в какой квартире? — раздраженно повторил пан Модест.

Мария протянула ему сумочку.

— Там ключи, — прошептала. — В девятой… На третьем этаже.

Сливинский помог женщине подняться на третий этаж.

— Я сама… — начала было Мария, но Модест уже успел отворить дверь, зажег спичку и, отыскав в передней выключатель, включил свет.

— Дома кто-нибудь есть? — спросил он деловито.

Мария ответила, что живет одна.

Модест сделал озабоченное лицо и сказал:

— Боюсь, как бы у вас не было сотрясения мозга. Немедленно укладывайтесь — необходим полный покой. К сожалению, я тороплюсь… Утром приведу врача.

Мария не успела возразить, как уже щелкнул замок в передней. Тишина… Лишь стучит в висках… Боль такая, что кажется, искры сыплются из глаз, мириады ослепительных, жалящих искр. Мария упала на диван, обхватила руками голову и застонала.

Модест Сливинский, насвистывая, возвращался к себе домой. Все прошло как нельзя лучше. Ключ он захватил с собой (всегда можно объяснить это рассеянностью). Утром приведет врача — и узелок, так сказать, начнет затягиваться. “Теперь ты, птенчик, не упорхнешь”, — напевал пан Модест, чрезвычайно довольный собой. Что ни говори, а с женщинами он обращаться умеет! Вспомнил, как тепло и благодарно посмотрела на него Мария, когда он прощался с ней, и в предвкушении предстоящих успехов потер руки.

Врач признал легкое сотрясение мозга и запретил Марии вставать с кровати. Как-то уж так случилось, что Модест взял на себя заботы о больной. Позвонил в типографию, съездил на “черный рынок” и вернулся на Джерельную, где жила Мария, со скромными дарами: немного масла и белого хлеба, полкилограмма сахару, чаю на несколько заварок и круг колбасы. Увидев, как больная широко раскрыла глаза, сам себя похвалил. Главное — не переиграть. Ведь Модест мог бы приволочь целую кучу различных деликатесов, фрукты и даже апельсины, но и масло с колбасой многим казались вещами недосягаемыми — еще надо было объяснить, как удалось все это раздобыть.

— Нам посчастливилось, — сказал Модест, положив на стол свертки с продуктами. — Как раз вчера мне удалось выгодно продать какому-то спекулянту картину.

Мария прикрыла глаза рукой, чтобы они не выдали ее. Что бы она делала без Модеста Владимировича? В доме несколько картофелин и кусок черного хлеба — даже стыдно перед посторонними. Но пан Модест отлично все понимал.

— Теперь многие живут впроголодь, — продолжал он, и Мария с удовольствием слушала речи своего нового приятеля, благородного и такого тактичного. — Каждый перебивается, как может. Конечно, дело не в колбасе, хотя, — он бросил взгляд на свертки, — и без нее трудно. Признаться, люблю, грешный, поесть… Впрочем, ремень приходится затягивать не только мне одному. Такой войны еще никто никогда не переживал, и жаловаться на недостаток продовольствия было бы безумием.

Пан Модест смотрел на Марию своими выразительными черными глазами. Сейчас он сам верил в то, что говорил. Так нередко бывало с ним: сначала смеется в душе над своими словами, но постепенно распаляется, увлекается собственным красноречием и начинает верить в то, что говорит. Сливинский даже встал и в возбуждении зашагал по комнате.