Книга Нежданный гость - Анна Коркеакиви

— Уроды, — сказал тогда Найл об англичанах. — Засраные ублюдки. Им еще придется уносить свои вонючие протестантские задницы с нашего острова.

В тот первый раз, когда они с Найлом говорили об Ирландии, ничего еще не зная о своем будущем и не понимая, что с ними происходит, она ответила, как в гарвардском дискуссионном клубе:

— Конечно, следует лучше относиться к католикам. Но разве протестанты, чьи поколения тоже прожили там всю жизнь, не являются гражданами Северной Ирландии? И разве их не большинство? У них должно быть право выбора.

Они лежали на ее кровати в доме тети Элен. Семья уехала на выходные в Кейп. Найл отказался ехать — лишь спустя некоторое время она поняла, почему он избегает пляжа, даже в изнурительную летнюю жару, — и, чтобы иметь повод остаться, она придумала, что ей нужно срочно кое-что сделать по музейной практике. Так они в первый раз оказались одни в доме. В то субботнее утро, когда машины со всей семьей выезжали со двора, они еще не были любовниками, но через час, выйдя из душа, она увидела, что он сидит на раковине, неумытый, в одних джинсах, и ждет ее. И не удивилась.

— Ты, — только и сказала она.

Он протянул руку за полотенцем:

— Иди сюда. — И принялся вытирать ее, начав с длинных волос, доходящих почти до пояса, потом вытер шею и плечи, потом спину, ноги и ступни. В последнюю очередь руки. Палец за пальцем.

А потом, в воскресенье днем, в самую жару, все еще лежа в кровати, из которой они почти не вылезали последние полтора суток, он спросил, что она знает об Ирландии. И она по глупости попыталась произвести на него впечатление своими познаниями об ирландском конфликте и своим типично школьным представлением о великодушии.

— У них должно быть право выбора, — сказала она в завершение, и он высвободил свое сильное теплое тело из-под ее тела.

— Ничего-то ты не знаешь, — прошептал он, влезая в джинсы. И исчез.

_____

Возможно, она тогда действительно ничего не знала. Или, как американка, имела совершенно иной опыт ассимиляции и не могла себе представить жизнь росшего в Северной Ирландии мальчишки из бедной ирландской семьи. Вероятно, именно к такому выводу пришел Найл, а потому простил ее и решил, что она вполне обучаема. И принялся ее обучать, объясняя, что, когда он был совсем маленьким, вся система была направлена против католиков и у них в Дерри получалось меньше голосов, чем у протестантов, а часто и вообще никаких, что он и ему подобные и мечтать не могли об «уни» — так он называл колледж. Она с детства слышала обо всех этих несправедливостях, но теперь, слушая выразительную речь Найла, увидела их совершенно по-другому.

— Мой старик дома в Дерри, — рассказывал он, — видел, как в Богсайде в Кровавое воскресенье застрелили соседского сына, совсем мальчишку. Ты знаешь про Кровавое воскресенье?[44]

Она кивнула.

— Имон лежал прямо на улице, истекая кровью, совсем мальчишка, только-только семнадцать исполнилось. Мой старик и другие нашли машину и попытались отвезти его в больницу. По дороге их остановили британцы и арестовали всех до единого. Обозвали террористами, у которых молоко на губах не обсохло, а Имон так и умер на заднем сиденье. И представляешь, этих британских ублюдков наградили медалями. Выход один: Ирландия для ирландцев.

И она ему поверила — она тогда поверила бы всему, что он говорил.

Допустим, он прав. Допустим, и он, и Эдвард, и сегодняшний турок, с такой гордостью говоривший о своей деревне, где веками жила его семья, и с такой неприязнью о французах и обо всех европейцах, кроме нее с ее красивой кожей, правы в представлениях о родине — каждый о своей — как о чем-то неповторимом и неизменном. Но где в таком случае место ее детям? Могут ли мальчики быть одновременно частью Британии и Америки? И как быть с сотнями тех детей, которым пришлось заново пускать корни в соседних или отдаленных странах из-за войн во Вьетнаме, Сомали, а теперь в Ираке? Или когда развалилась колониальная система? Значит, термин «глобальная идентичность» годится лишь для рекламы? И эти дети на всю жизнь обречены везде быть чужими?

«У себя дома я никогда не теряю себя», — сказал ей турок.

Клэр положила ручку. Подергала прядь волос, от свежего дуновения ветра зябко передернула плечами. Взяла со спинки стула джемпер и накинула на спину. Напротив что-то бормотал телевизор. Минуту она, не видя, смотрела на экран, но мысли ее были далеко. Облегчение и радость, которые она всего несколько минут назад чувствовала от свежего весеннего воздуха, сменились грустью и горьким осознанием тщетности любых усилий.

И вдруг увидела его.

— Боже мой, — произнесла она, встала из-за стола и направилась к телевизору.

Его лицо смотрело на нее из голубого квадратика в углу экрана. Клэр прищурилась, подошла поближе, снова отошла, пытаясь рассмотреть лицо с разных точек. Может быть, это не он? Какой-то родственник? Или совсем другой человек, очень похожий на него?

Но с какой бы точки она ни смотрела, вид не менялся: щербатое лицо, крепкое сложение, полузакрытый веком левый глаз.

Она взяла пульт и прибавила звук. Загорелый кареглазый диктор с мрачным выражением лица сообщал новости, глядя прямо в камеру.

«Установлено, что подозреваемый принадлежит к реакционной националистической группировке, замешанной в ряде политических убийств в своей стране. Этот рядовой член группировки в юности был осужден за мелкие правонарушения, не связанные с убийством, и три месяца провел в тюрьме. Тем не менее правоохранительные органы полагают, что он уже довольно долго находится во Франции; один из свидетелей утреннего преступления опознал его по фотографии. Объявлен розыск».

Клэр оттянула воротник. На фотографии на нем та же самая кожаная куртка.

«Сегодня утром стреляли в члена французского парламента, — сообщил Эдвард и добавил, понизив голос: — Умер на месте». В тот момент она почувствовала что-то вроде облегчения, стыдясь собственной черствости: никто из наших знакомых; никак не связано с нашими детьми; не имеет отношения к Лондону и ни к одной из наших стран. Несмотря ни на что, спаржа, завернутая в бумажное полотенце в кухне, будет приготовлена. Эдвард получит возможность показать себя в лучшем виде перед помощником министра. А она останется в той же ловушке, которую уже считает своей судьбой.

«Какой ужас!» — сказала она в ответ на сообщение Эдварда, хоть убийство и не имело отношения к их жизни.

Диктор принялся перебирать какие-то бумаги. Достал одну плотную на вид страничку, похрустел ею и четко пояснил, что французским правительством получено коммюнике от этой националистической группировки, где подвергается осуждению проект закона, в соответствии с которым непризнание геноцида армянского народа в Турции в начале двадцатого столетия будет считаться преступлением; группировка взяла на себя ответственность за событие, происшедшее сегодня в половине одиннадцатого утра в Версале, недалеко от французской столицы.