Книга Инстинкты и смысл жизни. Почему в нас так много животного - Дуглас Кенрик

Интересную альтернативу предложили Джон Туби и Леда Космидес: они сравнили наш мозг с музыкальным автоматом. В сравнении с чистой доской музыкальный автомат будет выглядеть интереснее, потому что в нем есть интерактивность. Извлекаемые из него мелодии — это не только то, что у него внутри, но и то, что привносится в него извне (при нажатии кнопки F6 мелодия не польется, если внутрь не вставили пластинку, соответствующую этой кнопке). Правда, у музыкального автомата есть одно ограничение: многие культурные нормы нельзя представить в виде простого автоматического следствия нажатия конкретного набора заранее определенных кнопок. Здесь есть некоторая гибкость и вероятность неожиданного сочетания различных норм, как мы это видели в случае с племенем тиви.

Я со своей стороны предложил заменить термин «чистая доска» и сравнил мозг с книжкой-раскраской. С помощью такой книжки, как и с помощью музыкального автомата, мы также создаем образ внутренней структуры (заранее нанесенные линии, из которых получится то жираф, то зебра, то космический корабль), взаимодействующей с тем, что к ней добавляется извне (юный художник, умеющий рисовать мелками). Сравнение с книжкой-раскраской имеет и несколько других преимуществ. Во-первых, книжка-раскраска дает больше свободы для получения гибких и заранее непредвиденных результатов — один ребенок может изобразить своего жирафа фиолетовым и зеленым, а не желтым или коричневым. В то же время, как ни парадоксально, в книжке-раскраске наряду с гибкостью соседствуют встроенные ограничения. Уже нанесенные контуры фигур более настоятельно, чем кнопки музыкального автомата, требуют конкретной реакции извне (большинство детей последуют подсказке и, чтобы раскрасить жирафа, возьмут коричневый, желтый или желто-коричневый карандаш, а не фиолетовый, синий и зеленый). Таким образом, хотя рисунки в книжке-раскраске, с одной стороны, можно раскрасить в бесконечное число цветов, эта книжку нельзя назвать полностью «пассивной», поскольку контуры фигур задают конкретную палитру для конкретного изображения.

Сравнение с книжкой-раскраской не означает, что человеческий мозг устроен именно так, но оно четко показывает его отличие от чистого листа, концептуально расширяя этот старый и мощный образ, чтобы помочь нам лучше представить себе, как взаимодействуют мозг и культура. Книжка-раскраска включает в себя и это старое сравнение, но одновременно такой образ побуждает нас думать, что у разума наряду с определенными встроенными шаблонами есть свободное пространство, которое можно заполнить новым материалом.

Еще одно преимущество сравнения с книжкой-раскраской в том, что в отличие от чистого листа в ней не одна страница, а много. Подобно тому, как на разных страницах книжки-раскраски предлагаются различные заранее нанесенные линии (на одной странице тигры, на другой — зебры, на третьей — жирафы), есть, вероятно, различные ограничения в нашем сознании, которые проявляются с возникновением различных эволюционных проблем и перспектив: как ужиться и вести себя с окружающими, что делать с подлецами, как добиться успеха и благосклонности девушки (или парня). В следующей главе мы поговорим еще об одной картине мозга, возникшей в результате совместных усилий современной эволюционной психологии и нейробиологии. Хотя считается логичным рассматривать наше сознание как нечто единое, теперь бытует и такое мнение: в нашей голове «уживается» множество разных людей, наших альтер-эго, с очень разными, а иногда и несовместимыми представлениями о том, что делать дальше.

Глава 6. Разновидности «Я»

Летом 1992 года я путешествовал по Европе со своим замечательным сыном Дэйвом, близким другом Ричем Кифом, его неунывающим сыном Ричи и моей второй женой, жизнерадостной Мелани. Перед поездкой я придумывал сценарий фильма о нашей поездке. Получалось что-то в духе «Звуков музыки» и «Парадизо»: красота! Вот мы с друзьями пьем бельгийское пиво на рыночной площади Левена, едим французские багеты в Париже на берегу Сены, катаемся на велосипедах у подножья снежных швейцарских Альп, дегустируем шипучее вино и свежую пасту на чудесной итальянской площади в Падуе. Казалось, более увлекательного приключения и представить невозможно. Но когда через неделю мы приехали в Париж, действительность оказалась чем-то средним между «Европейскими каникулами» и «Повелителем мух». Наши подростки объединились против взрослых и донимали нас жалобами и ныли, что мы запрещаем им покупать гамбургеры в «Макдоналдсе» и заставляем есть эту французскую дрянь с приправами. А порции какие маленькие! Если они не ныли и не жаловались, то просто спали до полудня каждый день, так что моя жена стала ходить по музеям в одиночку (и часто в раздражении). Когда мы приехали в Париж, номера, забронированные Ричем, оказались заняты. Гостиницы были переполнены, поэтому нам пришлось стоять в очень длинной очереди на многолюдном душном железнодорожном вокзале, отчаянно пытаясь найти хоть какое-нибудь другое жилье, объясняясь по телефону на ломаном французском (а в ответах улавливали только одно знакомое слово «non»), кроме этого, надо было следить за багажом и беречь кошельки от местных воров (кое-кого из них арестовали прямо на наших глазах). Наконец мы втиснулись в непроветриваемые комнаты с низкими потолками в захудалом отеле. За комнаты мы явно переплатили, а сварливый служащий у стойки вел себя так, будто вручить нам ключи от номеров для него было непосильным трудом.

Во время нашего короткого пребывания в городе всегда манящей Эйфелевой башни мой порог раздражения опустился так низко, что я зарычал на работницу булочной: «Надо было отдать вас, подонков, немцам!» Затем я выскочил из магазина, а мой друг Рич остался, и ему пришлось краснеть за меня. Вина продавщицы заключалась в том, что она обслуживала меня жутко пренебрежительно и высокомерно, и хотя Рич и сказал, что это не повод вспоминать гестапо, в череде всех наших неприятностей и неудач ее неуважения оказалось достаточно, чтобы я завелся и пожелал зла ей самой и всем галлам вкупе.

Конечно, нельзя сказать, что мне на нервы действовали одни снобы-французы. Мы с Ричем начали пререкаться по пустякам: куда пойти на завтрак или какой хлеб купить на обед. На третьей неделе, после того как мы прибыли в Падую на севере Италии, в город, который в другое время показался бы нам совершенно очаровательным, Рич и я целый вечер кричали друг на друга по жизненно важному поводу: чья очередь мыть посуду в арендованной квартире (где было тесно и жарко).

Мой сын Дэйв ко времени нашей поездки только что вступил в подростковый возраст, и хотя он раньше был удивительно спокойным мальчиком, тут вдруг решил выступить в роли непокорного юнца. Как-то раз Дэйв плелся за мной и женой, отстав на полквартала, закатывал глаза к небу, как только я с ним заговаривал, и демонстрировал полнейшее отвращение, общаясь со сварливым стариком, коим был я. Решив показать свое знание подростковой психологии, я рявкнул: «Я заплатил тысячу долларов за твой билет на самолет, и ты мог хотя бы не делать кислую мину». Ответил он моментально: «Мог бы не тратиться. Лучше бы я остался дома и играл с друзьями в баскетбол!»

После этих кошмарных европейских каникул какое-то время казалось, что нашей многолетней дружбе с Ричем пришел конец. После поездки возникло какое-то раздражение между мной и моей второй женой, чего никогда не было прежде, какое-то чувство, которое, возможно, и привело к разводу. Но даже если тогда мой сын и казался мне главной причиной всех неприятностей, это не пробило брешь в наших с ним отношениях. Наоборот, когда наша большая дисфункциональная группа распалась, мы с Дэйвом чудесно провели последнюю неделю, проехав на велосипедах по Северной Германии, радуясь, что проводим время вдвоем (а за кадром тихо звучал музыкальный трек «Эдельвейс»[26]).