Книга Галаад - Мэрилин Робинсон

Я верю, что ошибки нашего преподобного старца главным образом объяснялись некой чрезмерной активностью в этических вопросах, которой в итоге следовало восхищаться. За долгие годы его в самом деле посетило много видений, что требовало от него невероятной ответственности, поэтому он не поощрял тех, кто пытался отлынивать от своих дел. Он потерял Новый Завет на греческом в процессе лихорадочного отступления через реку, как я уже говорил. Мне всегда казалось, в этом заложен некий скрытый смысл. Воды никогда не расступались перед ним, ни разу в жизни, насколько мне известно. Трудности не кончались, и легче не становилось. Хотя, опять же, он сам их искал.

Новый Завет пришел ему по почте много лет спустя из Алабамы. Очевидно, какой-то конфедерат потрудился достать его, а потом выяснил, какую роту какого полка они преследовали в тот день и кто был у них священником. Быть может, в этом поступке и была насмешка, но дед все равно оценил его по достоинству. Книга была основательно испорчена. На-деюсь, ты хранишь ее до сих пор. Она как раз из тех вещей, которые на первый взгляд не представляют никакой ценности.

Я верю, что представления старика о видениях были слишком узкими. Возможно, он, так сказать, был ослеплен ярчайшим светом собственного опыта, чтобы осознать: некое могущественное солнце светит для всех нас. Вероятно, это единственное, что я хотел бы тебе сказать. Иногда тебе становится очевидно, что провидение подготовило для тебя в конкретный день, только потом, когда вспоминаешь об этом дне или тебе со временем открывается истинный смысл. Например, всякий раз, когда я беру на руки ребенка для совершения таинства крещения, я, так сказать, постигаю бытие более полно, ибо с каждым днем познаю жизнь все больше и понимаю, что это значит – подтвердить священность человеческой натуры. Я верю, что есть видения, которые приходят к нам только в виде воспоминаний, в ретроспективе. Да, это похоже на речь с кафедры, но это правда.

Сегодня Джон Эймс Боутон зашел навестить нас. Я сидел на веранде с газетой, а твоя мать занималась цветами, когда он прошел через калитку, поднялся по ступенькам ко мне и, улыбаясь, протянул мне руку. Он произнес: «Как вы, папа?» Так он называл меня в детстве, следуя завету родителей, вероятно. Я предпочитал придерживаться этого мнения. Он излучал скороспелое очарование, если можно так выразиться, и сам едва ли придумал бы такое обращение. Я никогда не чувствовал особой симпатии с его стороны к моей персоне.

И все же меня удивило, насколько он похож на отца. Хотя, разумеется, во всех принципиальных вопросах они далеки друг от друга, как небо и земля. Когда он представился твоей маме, назвавшись Джоном Эймсом Боутоном, она явно удивилась, а он рассмеялся. Он посмотрел на меня и сказал: «Наверное, эта быль мхом еще не поросла, ваше преподобие». Надо же такое сказать! С моей стороны, однако, было неосмотрительно умолчать о том, что это создание, которое ходит по свету, – мой крестный сын, названный в мою честь, ни больше ни меньше. Ты лазил где-то в кустах в поисках Соупи, которая слишком часто исчезает, отправляясь в самые неизвестные места, и сводит с ума тебя с матерью. Так получилось, что ты как раз выходил из-за дома с нашей старой кошкой под мышкой. Уши у нее были прижаты к голове, в глазах светилась ярость, а хвост извивался. Он такой длинный, что, возможно, ты умудрился на него наступить. Было очевидно, что она сбежит, если ты отпустишь ее, но ты все же отпустил, и она сбежала, а ты, похоже, ничего не заметил, потому что собирался пожать руку Джону Эймсу Боутону. «Как здорово познакомиться с маленьким братишкой», – сказал он, и тебе это очень понравилось.

Я никогда не понимал, почему вы с матерью пребывали в таком восторге от того, что его назвали в мою честь. Мне следовало бы предупредить вас о возможных последствиях.

Он поднялся по ступенькам со шляпой в руке, улыбаясь, как будто нас связывала давнишняя забавная история. «Прекрасно выглядите, папа», – заметил он. И я подумал, что после стольких лет он в самом деле мог заявиться ко мне на порог исключительно с лестью. Но в тот момент я как раз пытался подняться с дачных качелей, и это было бы не так сложно, если бы я нашел, за что ухватиться. Подъем из сидячего положения – большая нагрузка для моего сердца, говорит доктор, и я по опыту знаю, что он прав. Я решил, что не стоит умирать или корчиться в припадке на глазах у тебя и у матери, оставив старика Боутона, этого странного чудака, размышлять о неизбежности всего сущего. И вот передо мной стоял Джек Боутон с этим выражением лица и помогал мне вставать, держа за локоть. И, клянусь, у меня было такое ощущение, словно я провалился в яму, настолько он был выше меня, как никогда раньше. Конечно, я понимал, что потерял в росте, но выглядело это в высшей степени нелепо.

Это так странно. В какой-то момент времени я, уважаемый гражданин, в подробностях изучаю политические взгляды сенатора Эстеса Кефовера, пока моя красивая молодая жена занимается цинниями в мягком утреннем свете, а прекрасный сын неловко преследует вечно заблудшую овцу – кошку Соупи, вернув ее на мгновение из небытия и добившись всеобщего ликования. Мухи немного докучали мне, зато свет был ровный и чистый, а в газете нашлось много интересных статей. Разумеется, я сидел в домашних тапочках, спасаясь от артрита, сковавшего пальцы ног. Выдалось почти идеальное утро.

И вот приходит Джек Боутон – точная копия отца в том, что касается внешности, с такими же черными волосами и румянцем на щеках. Ему почти столько же лет, сколько твоей матери. Я помню мгновение, когда она подняла ко мне свое милое лицо при крещении, в зимнем утреннем свете, в мерцании свежего снега. И я подумал: она не стара и не молода, и почему-то испытал такое потрясение от ее внешности, что едва заставил себя брызнуть водой ей на лоб, ибо она была больше, чем просто красива. Отчасти виной всему была грусть. Так что она помолодела за годы, причем благодаря тебе. Но я никогда не видел ее такой молодой, как в то утро.

Что ж, солнце светило, она сидела в саду, а ты, босоногий, бегал вокруг без рубашки, весь покрытый веснушками. Твоя мама привязала к веревке кусок сосиски, а веревку прикрепила к палочке, чтобы тебе было проще заманить Соупи. Она называла эту конструкцию «кошачий жезл», а ты как раз любишь все эти забавные глупости. Так ты все утро провел, гоняя кошку по кустам и по дому, пока я читал об избирательной кампании. Самое приятное в последние дни заключается в том, что я замечаю каждую мелочь, смакую одну минуту за другой. И все казалось прекрасным, пока этот Джек Боутон не принялся поднимать меня на ноги. Потом я заметил, какие выражения отпечатались на ваших лицах, и дело явно было не в том, что мы с ним так разительно отличались друг от друга, стоя рядом. Вы давно уже знали, что я стар. Я до сих пор толком не понимаю, что именно увидел, но не собираюсь больше думать об этом. Это мне не понравилось.

На кофе он не остался. Все прошло довольно неплохо. Вскоре он ушел.

Если доживу, то проголосую за Эйзенхауэра.

Как жаль, что ты не видел меня в расцвете сил.

Я говорил о видениях. Помню, как-то раз, еще в детстве, отец помогал разбирать сгоревшую церковь. Молния ударила в колокольню, и та обрушилась на здание. В тот день, когда мы пришли разбирать ее, шел дождь. Кафедра не пострадала и так и стояла под дождем, а вот скамьи почти все сгорели дотла. Многие благодарили Господа за то, что это случилось в полночь во вторник. Выдался теплый день, да и дождь шел теплый, и, хотя укрыться было негде, никто не обращал на дождь особого внимания. Помочь пришли самые разные люди. Это напоминало встречу друзей за пикником. Лошадей распрягли, и те, кто помладше, вроде меня, лежали на старом стеганом одеяле под телегой, которую убрали с дороги, болтали, играли в шарики и наблюдали, как старшие мальчики и мужчины ходят по развалинам, выискивая Библии и сборники гимнов. Они пели, и все мы пели «Благословенный Иисус» и «Старый крест», а ветер дул с такой силой, что капли дождя добрались даже туда, где лежали мы. И эти капли были холоднее, чем те, что падали с неба. Дождь стучал по днищу телеги так же, как стучит по крыше. Я никогда не обращаю внимания на этот звук, но в тот день я его запомнил. А когда все пострадавшие книги были собраны, для них выкопали две могилы и сложили Библии в одну, а сборники гимнов – в другую, после чего священник, проповедовавший в той церкви (баптист, если мне не изменяет память), прочитал над ними молитву. Я всегда удивлялся, наблюдая за взрослыми, откуда они знают, что нужно делать в той или иной ситуации, знают, как надлежит поступать в рамках приличия.