Книга Между любовью и любовью - Галина Лавецкая

– Английский сплин иль русская хандра? – улыбнувшись, поинтересовалась Вика.

Алик усмехнулся и, не поворачивая головы от окна, тихо произнес:

Встречаются, чтоб разлучаться,Влюбляются, чтоб разлюбить.Мне хочется расхохотаться.И разрыдаться, и не жить!

Помолчали. Вика подумала: «Вот и все. Как просто. Я-то думала, как с ним расставаться? А он уже все решил. Надо уйти». Но не было сил подняться со стула.

– Ты спросила, ждал ли я тебя. Нет, Вика, я тебя не ждал. Уже не ждал. И чего мне ждать, скажи на милость? Что ты прибежишь на полчасика, отведя детей в садик? Осчастливишь меня кратким визитом, навешаешь лапши на уши и побежишь дальше, за кефиром для мужа? А потом в уютном семейном гнездышке будешь эту же лапшу вешать своему мужу. Так и будешь бегать и врать то здесь, то там, пока не изоврешься до донышка. И не будет той Вики, которую я любил: нежной, светлой, радостной, как ребенок, моей прекрасной ведьмы с «певучими глазами», – он замолчал, так и не взглянув на нее.

– «Не жалею, не зову, не плачу»… – усмехнулась Вика, вставая. – Ты уже обо мне в прошедшем времени говоришь. Сиди, не провожай! Долгие проводы – лишние слезы.

И слезы, с трудом сдерживаемые на кухне, полились в лифте. Вика смотрела в зеркало и видела, как они текут по щекам и исчезают в шарфе. Она их не вытирала, так и шла по переулкам. А потом потрогала – лицо сухое. Наверно, сами высохли на ветру.

Началась другая жизнь. Без Алика, без вечеринок с веселыми, безалаберными друзьями, без посиделок в ресторане ЦДЛ и без ночных поездок в Архангельское. Звонили приятельницы и подруги: «Когда увидимся? Столько накопилось новостей!» Она отговаривалась делами. Томка была на съемках и вернуться должна лишь к Новому году. Так что рассказать было некому. А так хотелось пожаловаться, выплакаться, может, и легче бы стало! Но нельзя никому, кроме Томки. Приходилось жить с этим и плакать про себя. Приходилось улыбаться и делать вид, что она счастлива этой тихой спокойной жизнью с детским смехом и любимым Стасом.

Недели через три после возвращения он устроил ей сюрприз – пришла отправленная грузом машина. Надо ехать получать и оформлять кучу бумаг. Один он и не представляет, как за это взяться. Вика изумилась, какая машина? Красная, как Вика когда-то мечтала. Выбирал не он, а его американские коллеги, он только просил, чтобы была красного цвета и красивая. Называется форд-«мустанг».

– Ничего себе! Стас, ты сошел с ума! Это же немыслимых денег стоит, да еще перевозка!

– Викусь, денег было много. И лекции, и несколько статей… Мне в нашем консульстве посоветовали машину привезти. Когда официально работаешь, пошлину не платишь. А то твоей «ласточке» пять лет – надоело чинить. Честно говоря, мне так хотелось тебя порадовать! Хотя бы красной машиной. Не очень тебе повезло с мужем. Хотел всю свою жизнь посвятить любимой, а ничего не получается. Так мало времени уделяю тебе, прости, Викуль.

– Стас – ты гений, а все равно дурачок. Ты самый лучший муж на свете. Вот уж мне повезло так повезло!

Увидев машину, Вика на несколько дней забыла о своих горестях. Это была не машина, а мечта! Такие, наверное, у американских звезд бывают.

– Бедная «ласточка»! – смеялась Вика. – По сравнению с моей американочкой она похожа на старую детскую тележку!

Вика наслаждалась красотой и удобством новой машины. Долетала до Зеленограда за двадцать минут. Стас волновался, умолял Вику быть осторожнее. Она только смеялась, не может же спортивный «мустанг» тащиться, как старые «Жигули». Вика теперь часто ездила в Зеленоград. Ходила со Стасом в гости и на банкеты, то кто-то защитился, то получил звание. Последние два года она редко бывала с ним на подобных мероприятиях, некогда было. А теперь время появилось. Времени было столько, что хоть вой! И она не знала, чем его убить, пока девочки в саду или Стас в институте. Но не написала ни строчки. Не хотелось. О чем писать? В голове пустота. Хотела ради эксперимента хоть какое-то четверостишье про «мишек», но лезли противные, тягучие рифмы: «Какой роман! Держи карман! Сплошной дурман! Один обман! О, мой Арман! Ты мой изъян! Где ты, Арман? Ты глух и пьян!» Вика ужасалась, какой Арман? Бред какой-то!

По выходным они ходили с девочками в театр, в цирк, в зоопарк. Осень была теплая, солнечная. Гуляли в парке. Девчонки носились наперегонки, Стас ловил их, сажал на плечи и гарцевал, изображая лошадь. А они кричали: «Быстрей, коняшка! Галопом!» И все были счастливы. А Вика была несчастна. Она бегала с ними, кричала и смеялась. Но внутри было больно, больно, больно! «Мне хочется расхохотаться. И разрыдаться, и не жить!» – вспоминала она. Ей было плохо без Алика. Когда Стас обнимал, она с нежностью, без всякой фальши целовала его. Все было хорошо. Но наступал день, и ей опять становилось плохо и одиноко. Пока она занималась с детьми или была рядом со Стасом – это не было так ощутимо. Но когда оставалась одна – физически чувствовала пустоту вокруг. Ей нужен был Алик. Его руки, его шутливая, ироничная нежность, его дурацкие стихи по любому поводу. Она скучала по разговорам с ним, по поездкам в глухие монастыри, по их спорам и ссорам. Почему он, черт возьми, не страдает? Почему не звонит, не унижается, не умоляет о прощении? Почему он такой дурак! Ведь она любит его! Любит! Не так, как Стаса, но все равно любит. Почему он с ней так поступил? Но Алик упорно молчал. Вика не ходила никуда, где могла его встретить. Иногда ей звонил кто-то из друзей, приглашая куда-то, но она вздыхала: «С удовольствием бы, но как-нибудь в другой раз. Пишу. Работаю, как негр на плантациях. Сроки поджимают. Со временем полная катастрофа». Ей ужасно хотелось пойти, знала, что Алик обязательно будет, но не могла. Вдруг он не один? Она тогда не выдержит и разрыдается у всех на глазах! Нет уж, лучше пережить все это в одиночестве.

Наступил ноябрь. Темнота, тоска, дождь. Вдруг позвонила Томка, она в Москве.

– Ты? Какими судьбами? – удивилась обрадованная Вика. – У тебя же съемки до января?

– На два дня прилетела. Отпустили на премьеру последнего моего фильма. Завтра в Доме кино. После просмотра банкет. Я ужас на кого похожа. Одичала в Карпатах. Надо успеть и в парикмахерскую, и на маникюр. Красоту навести, – тараторила подруга. – Вы-то здесь, в Москве, все красотками явитесь. А мне все-таки на сцене стоять. Как же – главная героиня! Ты в чем пойдешь?

– Ох, извини, Томка, я, наверно, не смогу.

– Ты что, с ума сошла? У подруги премьера, а она не пойдет… Отменяй все!

– Да понимаешь, и отменять-то нечего. Просто… – и Вика рассказала подруге все, что произошло у них с Аликом.

– Да, дела… – посочувствовала Томка. – Но ты не кисни! Как раз будет возможность помириться. Банкет, «танцы-шманцы» и все такое… Он же влюблен в тебя, Викуська! От ревности бесится. К нам Светка приезжала, та блондиночка из МХАТа, снималась в эпизоде. Так она рассказывала, что у вас в Сочи такие страсти кипели, чуть не драка какая-то из-за тебя была! Ой, Викусь, милые бранятся… сама знаешь – все игры наши женские. Кончай хандрить! Придешь завтра, такая раскрасавица, он и приползет к тебе с извинениями. Слезы, сопли – все, как водится. А ты у меня такая красивая, взгляд такой небрежный, в сторону… Потом посмотришь на него холодно так, равнодушенько, мол, кто такой здесь под ногами путается? Ну, этюд первого курса, тебя ли учить? И все в порядке, Викуська, он твой – что хошь с ним делай.