Книга Бойся своих желаний - Анна и Сергей Литвиновы

Аксинья угостила Марусю «Мальборо». Маруся Аксинью – длинными черными сигаретками «Мор». Под спецоперацию удалось закупить за валюту буржуазное курево.

– Какие засранки! Девочки-дюймовочки! Откуда они взялись? – сыграла в наив Аксинья.

– Как, ты не знаешь? – округлила глаза Маруся.

– Нет.

– Та, что белокурая, Наташа – дочка Васнецова.

– Ты что, серьезно?!

– Ну конечно!

– Да как такое может быть?! Как он мог на это пойти?! Взять на операцию ребенка?! Своего?!

– Представь себе! А вторая – знаешь кто?

– Ну?

Тут Маруся выпустила струю ароматного дыма, подобралась к уху подружки и выдохнула туда имя.

– Не может быть! – пораженно отшатнулась Аксинья.

– Я тебе клянусь!

– Да что они там, в Москве… – гневно начала Аксинья и осеклась. Она хотела воскликнуть: «…совсем с ума посходили!» – но подумала, что сия реплика может быть воспринята как критика существующих порядков и высокого руководства, и закончила более нейтрально: – …ведут себя так некорректно.

– Не то слово, не то слово, – горестно подхватила подруга.

И тут Аксинья засобиралась. Нарочито зевнула, сказала, что устала:

– Вчера всю ночь с Васнецовым колдовали над операцией, пойду в гостиницу, сосну – в смысле посплю, – а ты, если произойдет что интересное, дай мне знать, девчонку какую-нибудь из своих пришли, я в сто одиннадцатом номере…

– Да что я буду тебя будить!

– Ничего-ничего, не хочу пропустить, как они в постель лягут, люблю порнуху.

Однако ни в какую не в гостиницу отправилась Аксинья – а снова в штаб части. А там узнала доподлинно, из документов: вчера спецбортом из столицы на аэродром Кырыштым прибыли две девушки: Наталья Васнецова и Нина Навагина. А еще через пять минут Аксинья уже снова звонила во Владик полковнику и любовнику Рыгину:

– Нашлась твоя нимфетка!

Ксюша была девушка образованная и читала в спецхране Набокова, штудировала «Лолиту», втайне сопереживала, вслух плевалась. Но при случае среди своих щеголяла. Рыгин, конечно, книгами не интересовался, но Аксинья ему содержание пересказывала.

– Эта конфетка из Москвы, любимая внучка своего деда, сейчас на объекте!

Несмотря на защищенную линию, девушка-чекист все же избегала называть по телефону имена и должности: никакого тебе «Навагина», никакой «внучки члена Политбюро».

– Ты уверена? – прохрипел полковник Рыгин. Коньяку в его бутылке уже оставалось на донышке.

– Иначе б я тебе не звонила, старый ты пенек!

– Но-но, Ксюха, не зарывайся! Я же тебя учил: тщательно проверять все факты.

– Она, я тебе говорю, алкоголичек ты мой! На объекте кадрится с джазистами волосатыми!

– Та-а-ак… – пробулькал полковник и надолго замолчал – настолько, что в конце концов Аксинья даже не выдержала, дунула в трубку, переспросила:

– Але?

– Тихо, я думаю!

На самом деле Рыгин не думал, а стремительно трезвел. Умение быть, когда нужно, пьяным, а когда нужно – трезвым (и выглядеть, когда требуется, в сосиску, а когда необходимо – как стекло), являлось одной из важнейших составляющих успешной карьеры кагэбэшника.

И еще через минуту полковник переспросил уже совершенно трезвым голосом:

– Ты на все сто процентов уверена, что это она?

– Так точно, товарищ полковник, – вздохнула Аксинья.

– Ладно, дорогая, иди, продолжай наблюдение и, ежели что, немедля звони мне.

Рыгин положил трубку «вертушки». Теперь надо хорошенько подумать: следует ли докладывать в Москву о том, что внучка Навагина нашлась в затерянном в тайге военном городке Комсомольске-17 в компании заграничных музыкантов? А если сообщать, то кому: деду? Или, может, Леониду Ильичу? Или, напротив, Юрию Владимировичу? И если все-таки информировать, то когда: прямо сейчас? Или когда молодые перейдут свой Рубикон? Вопросы, вопросы… Теперь от правильных ответов его карьера зависит – а значит, и любовь к нему Аксиньи. Будет он на коне – и она при нем останется, а после нее – другая молодуха. А если загремит полковник под фанфары – девушка его немедленно бросит, никаких иллюзий на сей счет товарищ Рыгин не питал.

В то же самое время в Комсомольске-17 веселье продолжалось. Впрочем, для кого веселье? Для битлов – пожалуй. Для Ниночки с Наташей – конечно. А для Маруси и для соглядатаек-официанток – тяжкий труд. А для Васнецова – вдвойне. Ему думать приходилось не только о том, как музыкантов очаровать и завербовать, но и о том, как бы дочерей – реальную и названную – в обиду не дать. И только однажды допустил небольшую слабину негенерал: вышел в туалет. Он же не железный, столько коньяку выпить, да еще и бульон с яйцом.

И только там, в уголке задумчивости (как высокопарно называла данное место васнецовская жена), он понял, отчего так смеялись музыканты, каждый по очереди, после посещения данного заведения, и ему стало ужасно обидно. Это он, Васнецов, вернувшись в Москву, подарит реплику своему приятелю, режиссеру Мотылю, ее потом произнесет в фильме «Белое солнце пустыни» Луспекаев и подхватит народ. А все оттого, что очень честно передавала она васнецовские тогдашние ощущения: «За державу обидно». А еще советник Брежнева за время, что останется до его отставки, успеет инициировать закупку на Западе соответствующего оборудования и станет родоначальником производства в СССР туалетной бумаги. И третьего ноября одна тысяча девятьсот шестьдесят девятого года на Сяськом целлюлозно-бумажном комбинате сойдут с конвейера первые в нашей стране рулончики. До того момента пипифакса в нашей стране не было – за исключением гостиниц систем «Интурист» и «Спутник». А советские люди пользовались в лучшем случае газеткой – каковые и теперь были заткнуты за бачок в сортире «генеральского домика» военного городка. И вытирать руки после мытья посетителей гальюна приглашал не специальный диспенсер с бумагой (каковые Петр Ильич видывал и в Англии, и в Америке), а довольно грязное вафельное полотенце. От жгучего стыда стало нестерпимо, и он нашел, на ком выместить свою злость и досаду. Подозвал Марусю, как на грех мелькнувшую в коридоре. Схватил цепкими пальцами за локоток, подтащил к сортиру.

– Это что еще такое?! – зловещим шепотом изрек он, указуя на газетки, а потом на полотенце. – Вы почему не позаботились о надлежащих удобствах?!

– Но вы же ничего мне не сказали!.. – посмела пискнуть девушка-гэбист.

– А вы, что – своей головой думать не умеете?! – еще сильнее понизил голос Васнецов (глаза его метали молнии). – Я отмечу в записке ваше халатное отношение к служебным обязанностям, товарищ старший лейтенант!

«Пиши, пиши, ты мне не начальник, а бумага все стерпит», – подумала Маруся, но вслух благоразумно ничего не изрекла, только надулась: какое он право имеет меня за локоть хватать, в мужской туалет таскать?!