Книга Святой Илья из Мурома - Борис Алмазов

К нему, как ребёнку своему, кинулся воин, едва чуть окреп и стал ходить. Его — коня застоявшегося, вошедшего в тяжкую силу, в самый расцвет мощи и быстроты, — вывел он на росные луга. Его гонял по песку, по воде, укрепляя ножные мышцы, отвыкшие в стойле от движения. Его растирал соломенными жгутами, его холил и отпаивал сытой — запаренным в молоке зерном, чтобы конь, без работы скудно содержавшийся (дабы не прилила не находящая выхода сила к ногам, чтобы не обезножел коник в опое, не сорвал сердце от обильной жидкости и не потеря воинской стати от обильной еды), теперь мог набрать тело. Вернуть прежние стати и резвость.

Через малое время нёс неосёдланный Бурушка Илью по лугам и перелескам, удивляя встречных и видевших его, как стихия вольная, грозовая... На языческого бога войны походил Илья, сидевший на Бурушке. Бурушка косматенький, разметав длинную гриву по ветру, тяжким скоком своим сотрясал округу. Не один европейский рыцарь заложил бы всё имение своё, чтобы получить такого коня. Такой конь стоил замка! В нём долгой работой коневодов и милостию Божией была слита кровь горячих степных коней — низкорослых, сухих и злых до скачки, на коих пришли предки Ильи из-под гор Кавказских, кровь осторожных, чутких и отважных вороных коней горных, которые на любой тропе копыт не снашивали, во тьме кромешной по слуху шли краем пропасти. И коней лесных — густых телом, высокорослых, сильных и выносливых... Слитая в едином теле кровь разных пород дала породу невиданную.

Мощный воинский конь поразил монахов, знавших толк в коневодстве и в лошадях, повидавших коней хазарских и византийских, коней низкорослых и выносливых, как собаки, — варяжских, ведомых с севера — из страны Гардарики, рыхлых копей Балтики, нарядных — Польши...

Это был конь породы новой!

Мощно ступал он по земле, легко неся многопудового всадника, принимал с места, перемахивал через поваленные стволы деревьев, осторожно шёл по незнакомому грунту, слушался малейшего приказа хозяина, словно был слит с ним в единую силу. Разумно, по-человечьи глядели глубокие, тёмно-фиолетовые и янтарные на просвет, породистые глаза его. Горячо и жадно хватали воздух трепетные ноздри, пламенея алым огнём, когда конь ярился или чуял опасность...

— Истинно! — признали калики. — Никогда не видели мы коня такого!

— Господь нас за труды вознаградил, — скромно сказал Иван-бродник — старый отец Ильи.

Когда же стал в стремя, во всём сиянии голубоватой кольчуги, воронёных поручей и панциря, в остроконечном шлеме с бармицами, сам Илья Иванович и явились они взору в невиданной мощи, слитой из силы и стати коня, красы человека и грозы оружия, — калики невольно сняли скуфейки.

Грозный воин вёл отроков своих ко граду Киеву. Грозен и светел был лик его, ясен взгляд, и далеко виделся выкованный на алом круге щита равный христианский крест.

Как и полагалось рыцарю, следовал Илья не один, но с отрядом малым. Четыре оруженосца, на конях лёгких, подвижных, масти гнедой и рыжей, вели по паре коней вьючных — маленьких, но необыкновенно выносливых, масти соловой, масти весёлой, особливо ежели соловый коник бывал чубарым, то есть шли по шкуре гнедой или рыжей большие белые пятна.

Вослед за конниками поспешали шестеро лучников — тоже в железных доспехах, со щитами большими деревянными крашеными, окованными, чтобы можно было нижним концом вбить такой щит в землю и укрыться за ним в пешем строю.

Все отроки дружины малой были обучены изрядно. А вёл их старый бродник, что помнил и службу хазарскую, и службу киевскую, где служил в дружине княжеской. Это он обучал отроков рукопашному бою, бою на мечах, лучной стрельбе и всем премудростям тяжкого воинского труда.

Отслужили обедню. Стали прощаться. Обвисли на отроках матери и молодые жёны. Припали к плечам Ильи мать и жена, будто крылья — в белых своих славянских рубахах. Гладили холодную кольчугу, которая царапала им щёки... Дочь Ильи цеплялась за юбку матери — хныкала. А Подсокольничек, у деда па руках, таращился, ничего не понимая и не ведая, что отец из дому в края неведомые уходит.

— Ну, будя! — сказал Илья, утирая слезу. Перекрестил и перецеловал детишек. Простился с воинами, оставшимися защищать от недругов Карачарово селище. Стиснулся в объятиях с отцом.

Долго стояли они, положив друг другу на плечи кудрявые головы. Один — седую, другой — смоляно-чёрную... Разомкнулись.

Пала дружина с воеводою своим Ильёю оставляемым родителям в ноги, поцеловала землю отцов и, накрывшись чёрными папахами-клобуками, пошла по лесной тропе на запад.

Всхлипывая, опустив бессильные руки, стояли женщины. Жадно глядели вслед уходящим отцы и младшие братья.

— Да ниспошлёт Господь им победы и поспешения во всех делах, — вздохнул священник.

— Дай Господи! — истово перекрестился Иван. — Не будет в делах их Божией милости — и нас не будет. Не устоять нам тута. Сомнут всех поодиночке супостаты.

Приходили калики перехожие, Они крест кладут по-писаному, Поклон ведут по-учёному, Начинают чарочку питьица медвяного, Подносят-то Илье Муромцу. Как выпил-mo чару питьица медвяного, Богатырско его сердце разгорелося, Его белое тело распотелося. Воспроговорят калики таковы слова: «Что чувствуешь в себе, Илья?» Бил челом Илья, калик поздравствовал: «Слышу в себе силушку великую». Говорят калики перехожие: «Будешь ты, Илья, великий богатырь, И смерть тебе на бою не писана: Бейся-ратися со всяким богатырём, И со всею поляницею удалой».

Глава 7
Соловый белоглазый...

Отряд, вышедший из Карачарова, особо не таился, но и на рожон не лез. Храбростью не бахвалился. Знали, что вокруг люди разных племён и языков и каждый за свою правду стоит супротив соседей. И наречия у всех разные, и вера... А киевских князей хоть и почитали за власть, но дани им норовили не платить, отсиживаясь на залесских украинах каганата Киевского. То, что карачаровский род выслал в Киев Илью, для окрестного люда секретом не было. Вроде никто никого не видал, никто ни с кем не переговаривался, а весть мигом все племена облетела и до самых дальних докатилась. Запомнили имя идущего в дружину князя киевского Владимира — Илья. Но пока что знали о нём, что это сидень карачаровский, который в городище своём сидел тихо, с соседями не враждовал, но и своих обижать не позволял. А тут явились к нему из Киева монахи — калики перехожие, и оставил он отчину свою и родителей. «То ли договор какой выполнял давний, то ли славы искать пошёл в неведомые края?» — шептались окрестные славяне-кривичи.

Пересвистывалась по лесам соловая и белоглазая меря, на своём языке оповещая родичей про Илью.... Но большинство мерян были людьми мирными, жили с карачаровцами хоть и не в любви, а и не во вражде. Не мешали друг другу, и ладно. Одни — охотники, другие — пахари.