Книга Застолья со звездами - Анатолий Баюканский

Это было потрясающе: белая ночь, Север и закатно-восходящее солнце. Поэтому, придя в свои домики уже под утро, мы так и не легли спать, а продолжали горячо обсуждать эту необъяснимую красоту Русского севера. «Человек со стороны», сам Игнатий Дворецкий, приказал потушить свет и замолчать. Мы подчинились.

2. ПОБЕДА «СТАРОГО СОБОЛЯ»

Шли дни, наполненные радостными будоражащими чувствами, ибо, наверное, нет ничего более приятного для творческого человека, чем слушать вновь рожденные произведения, по-хорошему и по-доброму завидовать своим более удачливым коллегам.

Первые успехи молодой драматургической смены были уже налицо: были на устах у театральной критики, получили одобрение завсегдатаев театров. Это были такие пьесы, как «Сталевары», «Смотрите, кто пришёл», «Пришёл мужчина к женщине», и много-много других. Что касается нашего семинара, то помимо творческих дискуссий и споров, мы ещё не перестали радоваться, наблюдая за рассветами и закатами, за Северным сиянием, за рыбацкими катерами, которые часто появлялись где-то вдали от берега.

День начинался с того, что я вставал раньше своих товарищей, шёл на берег озера и начинал утренний лов рыбы. Сказать, что это был азарт, который всегда сопутствует настоящим рыбакам, будет неуместным, потому что некогда было даже ждать, когда же клюнет рыба: рыба клевала без перерыва, и когда ребята поднимались, на столах, сколоченных нами из досок, уже стояли котелки с пахучей ухой из свежей рыбы.

После завтрака мы работали, как говорится, по профессии, а обедали один раз в день. Ходили на западный берег, туда, куда прибывали обычно экскурсанты на катерах и пароходах. Там был ресторан — старая баржа, переоборудованная по современным меркам на ресторанный лад. Раз в день мы там обедали, и каждый сам за себя расплачивался, потому что на сей раз Министерство культуры и Союз писателей, которые проводили этот семинар, вместо талонов, которые раньше выдавались на питание, ограничились небольшими деньгами, и каждый заказывал, то, что было ему по средствам. Я, как староста группы и возрастной драматург, имеющий в своём творческом багаже уже четыре пьесы, сидел за одним столом с Игнатием Дворецким.

Обычно наш босс, наш «человек со стороны», заказывал графинчик водки и, не обращая ни на кого внимания, наливал себе рюмочку, выпивал, закусывал, и все шло так, как будто бы, так и должно быть, хотя он не мог не видеть любопытных, может быть даже завистливых взглядов.

Я знал, что у половины драматургов были проблемы с финансами, они ехали на этот семинар с надеждой, что их будут, как обычно, кормить за счет фирмы, но этого не получилось, а деньги в основном были истрачены еще в Петрозаводске. И глядя на такого богатого, и, к сожалению, такого скаредного руководителя, как Игнатий Дворецкий, я думал, что было бы здорово, если бы он расщедрился и тряхнул мошной, угостив бедных семинаристов.

Но… когда он обедает, то словно закрывает створки своей души и своего зрения и больше не видит никого, он видит только свой столик, свою бутылку, вернее, свой графинчик, свою еду, а что остальные едят, естественно, его не интересовало. Он мог запросто угостить их всех, тем более, тех, кто наиболее удачливо выступил в этот день, но этого не происходило.

И однажды я заметил, что одного из семинаристов, прибывшего из города Горький, уже второй день нет за столом. Обойдя наш плавучий ресторан увидел товарища- драматурга, который сидел за большим камнем и грыз сухари. Меня это удивило. Оказалось, что он был «на мели», — денег на обед у него не было, поэтому я привел его в ресторан, подвел к столику, за которым сидел наш руководитель, и сказал: «Товарищ руководитель, вот мы так много говорим о доброте, о долге, о братстве, а вот наш коллега уже вторые сутки сидит в стороне от нас и питается кипятком и сухарями, которые, к счастью, захватил из дома. Вроде не по-людски, получается, может, нам скинуться и включить его в число людей, обедающих в ресторане».

Моя горячая тирада была, конечно, направлена на самого Игнатия Наумовича, и он это, естественно, понял. Нимало не раздумывая, сказал, обращаясь к коллеге из Горького: «Слушай, дружище, если писатель не сможет заработать себе на кусок хлеба с маслом, то ему нечего заниматься литературой, пусть ищет себе работу, которая даст ему не только моральное удовлетворение, но еще и позволит безбедно жить».

Увидев, как зарделись щеки у нашего семинариста, (а он уже был готов выскочить из ресторана на воздух, чтобы посетовать на свою судьбу и на своего руководителя), Дворецкий быстро поправился и сказал: «А ну, успокойся, иди сюда, сядь за мой столик, и будешь здесь обедать до конца семинара». И все на этой барже заулыбались, поняли, что «человек со стороны» был словно зашторен, ибо, когда работал над новой книгой или новой пьесой, забывал всё на свете.

Игнатий Дворецкий никого не замечал, даже когда он обедал или спал, у него была одна мысль: он видел выдуманную жизнь своих героев, видел что-то там, за пределами своего зрения, за пределами своей фантазии, поэтому обижаться на него, как на любого пишущего человека, которого попытались прервать бытовыми разговорами, не стоило.

С тех пор наши отношения даже улучшились.

Вскоре приехали товарищи из Министерства культуры и из Союза писателей. Они отобрали лучшие произведения, которые надо было рекомендовать для постановки в театрах. А спустя сутки мы узнали, что Министерство культуры решило купить две пьесы, которые, на их взгляд, показались самыми любопытными, это была пьеса Марии Семёновой «Печка на колесе», и пьеса Анатолия Баюканского «Старый соболь». Честно сказать, я даже и в мыслях не держал, что смогу стать одним из лауреатов такого представительного писательского собрания, но факт есть факт.

Мы порадовались, но ребята были явно недовольны. Они требовали обмыть наш успех. Однако Игнатий Дворецкий предусмотрел и это: связался с Петрозаводском, и буквально на следующее утро, с первым катером на подводных крыльях приехал его знакомый главный режиссёр карельского ТЮЗа Владимир Пахомов, и с ним ещё два актера. Вы только представьте себе! три вещевых мешка карельской водки были водружены на наш обеденный стол.

Игнатий Дворецкий позвал меня и говорит: «Ты именинник сегодня, поэтому я освобождаю тебя от приготовления ухи». И, как вы сами уже догадались, мы закатили пир не на весь мир, но на весь остров Кижи. К нашему застолью стали неожиданно подходить рыбаки из ближайшей базы, они молча, ничего не говоря, подсаживались к столу и, не ведая, о чем идет речь, присоединяли свои голоса к провозглашавшим тосты. Кончилось тем, что бригадир местного рыбацкого становища пригласил всех нас к «чёрной бане». Это место, где рыбаки отдыхали и обедали. Мы уже не удивлялись карельским чудесам: когда пришли туда, нас, оказывается, уже ждали накрытые столы и богатая рыбная закуска.

Так мы и завершили наш семинар, а один из ленинградских авторов, по фамилии Кац, оставил в моём писательском дневнике небольшое стихотворение:

Господь, вставая с жёстких нар, Сказал: «Да будет семинар!» Затылок почесав, и ниже, Промолвил, отдаю вам Кижи, Как славно в Кижах мы живали, Как сочиняли чепуху, И громогласно восхваляли Мы Баюканского уху.

А пьеса «Старый соболь» так и не пошла по театрам России, но это уже совсем другая история.