Книга Хроники неприкаянных душ - Глен Купер

— Еще немного посидим, — сказала Изабелла.

— Тогда я зажгу свечи, но перед уходом ко сну не забудьте их задуть.

Вскоре в разных углах зала загорелись дюжина свечей, и в помещении стало уютнее. Луиза зажгла последнюю свечу и, попрощавшись, вышла. А Уилл и Изабелла смотрели на эту свечу, а затем, неожиданно переглянувшись, хором воскликнули:

— Подсвечники!

Лорд Кантуэлл спросил, все ли у них в порядке с головой, и Изабелла нетерпеливо воскликнула:

— Какие из наших подсвечников XVI века и старше?

Старик почесал лысину и показал в центр зала.

— Думаю, вон та пара серебряных с позолотой на столе. Они, похоже, венецианские, XIV век. Когда меня схоронят, скажи своему отцу, что они стоят несколько соверенов.

Уилл с Изабеллой ринулись к подсвечникам. Задули толстые восковые свечи, сняли и положили их на серебряный поднос. Подсвечники были одинаковые, с основаниями, искусно отлитыми из позолоченного серебра с шестью изящными лепестками. Основание плавно переходило в башню в романском стиле, напоминающую церковную, со сводчатыми окнами, покрытыми голубой эмалью. Башня заканчивалась чашей с длинным острием в виде шпиля для насаживания свечи.

— В основаниях пустот нет, — произнес Уилл. — Но здесь возможны. — Он указал на верхнюю часть.

— Попробуйте, — прошептала Изабелла. — Только повернитесь спиной к дедушке, чтобы у него не случился сердечный приступ.

Уилл начал развинчивать подсвечник в месте соединения. Вначале мягко, потом со всей силой. Даже лицо покраснело.

— Не получается. — Он вздохнул и поставил подсвечник на стол.

С другим было то же самое. Казалось, он изготовлен из целикового куска металла. Уилл в расстройстве напрягся и сделал последний неистовый рывок. Верхняя часть подсвечника повернулась.

— Продолжайте, — тихо промолвила Изабелла.

Он повернул еще, и вскоре стал виден участок патрубка без позолоты. Наконец в руках Уилла были две половины подсвечника.

— Чем вы там занимаетесь? — крикнул лорд Кантуэлл. — Почему затихли?

— Подожди, дедушка! — громко ответила Изабелла. — Сейчас.

Уилл положил нижнюю часть с основанием и изучил отверстие венца башни.

— Нужен свет. — Он приблизился к торшеру, снова вгляделся и сунул палец внутрь. — Там что-то есть. Твердое. Попробуйте вы, Изабелла. У вас пальцы потоньше.

Она попробовала, закрыв глаза, чтобы усилить осязание.

— Там что-то свернуто, бумага или пергамент. Вот. Мне удалось его повернуть.

Изабелла медленно вертела подсвечник вокруг пальца и вскоре вместе с ним вытащила край пожелтевшего свитка.

Это были туго свернутые листы пергамента, примерно двадцати сантиметров длиной. Она ошеломленно протянула их Уиллу.

— Посмотрите вы, — сказал он. — Я все равно ничего не пойму.

Пергамент был сухой, но неломкий. Изабелла медленно развернула свиток, распрямила листы обеими руками. Уилл наклонил торшер, чтобы лучше осветить.

— Тут по-латыни.

— Надеюсь, с этим у вас проблем не возникнет.

Она перевела заголовок на первом листе:

— «Послание Феликса, настоятеля Вектисского монастыря, писанное в 1334 год от Рождества нашего Господа».

У Уилла закружилась голова.

— Боже!

— Что это?

— Вектис.

— Вы знаете это место?

— Да. Знаю. — Он улыбнулся. — Кажется, мы напали на золотую жилу.

15

1334 год

Остров Вектис

Пора между Полуночием и молебном Первого Часа[12] самая благодатная. В эту пору Вектисский монастырь погружен в сон. Лишь настоятель лежит, мучаясь тяжелой головной болью. Прислушивается к стрекотанию сверчков за окном и неясному шуму Солента.[13] Привычные звуки ненадолго успокаивают, он расслабляется, но приступ тошноты заставляет резко выпрямиться. Он нащупывает в темноте ночной горшок, пробует вырвать. Не получается.

Настоятелю шестьдесят девять лет, и он знает — следующий десяток начать ему не суждено.

Желудок почти пуст. Говяжий бульон, приготовленный на ужин сестрами, остался на столе почти нетронутым.

Он сбрасывает одеяло, поднимается с соломенного матраца и встает, покачиваясь. Ритмические постукивания в голове, похожие на удары молота по наковальне, мешают двигаться, но ему удается снять со спинки стула отороченную мехом мантию и накинуть на себя. Он плотно запахивает мантию, чувствуя успокаивающее тепло, затем трясущейся рукой зажигает толстую желтую свечу. Опускается на стул. Трет виски, глядя на блики света на полированных камнях пола и цветных стеклах окон, выходящих во внутренний двор.

Он так и не смог привыкнуть к роскоши этого дома. Давным-давно, в молодости, будучи смиренным послушником в подвязанной веревкой грубой рясе, босой, он чувствовал себя много ближе в Богу и к блаженству, чем теперь. Его предшественник Болдуин, суровый и жесткий в обхождении, другое дело. Он мог, например, во время мессы просматривать счета за зерно. Это Болдуин велел построить для себя богатый бревенчатый дом, похожий на те, что видел в монастырях Лондона и Дорчестера. Смежная с опочивальней комната блистала великолепием изысканно украшенного очага, резными деревянными стульями с высокими спинками, подбитыми конским волосом, и витражными окнами. На стенах висели изящно вышитые гобелены из Фландрии и Брюгге со сценами охоты и деяний апостолов. Над очагом висел мастерски изготовленный серебряный крест длиной в человеческую руку.

После смерти Болдуина много лет назад епископ Дорчестера назначил настоятелем Вектисского монастыря Феликса, бывшего тогда приором. Феликс истово молил Господа направить его на путь истинный. Наверное, следовало отказаться от роскоши, продолжать спать в монашеской келье с братьями, носить простую рясу, трапезничать вместе со всеми, но разве не значило бы это, что он чернит память своего наставника и исповедника? Косвенно обвиняет его в расточительстве? Феликс склонился перед памятью Болдуина, так же как прежде перед его властью. Всегда будучи преданным слугой, он исполнял повеления Болдуина, даже когда не был согласен. Сорок лет назад Феликс не подверг сомнению решение настоятеля упразднить Орден Имен и собственными руками разжег огонь, поглотивший библиотеку. Ослушайся он тогда, и, возможно, сейчас все было бы иначе.