Книга Прегрешения богов - Лорел Гамильтон

— И от рук их друзей тоже, не забудь. Я, например, не забуду, — сказала я Фар Дарригу.

Он покосился на Холода с Дойлом и спросил:

— Что, они тебя тоже обижали, прежде чем стать твоими любовниками?

Я покачала головой:

— Нет, я не взяла в любовники ни одного из тех, кто поднимал на меня руку.

— Но ты же очистила конюшню Неблагих! Они с тобой все сюда перебрались. Кто там остался, кого ты так крепко помнишь?

— Я увела только стражей, а не всех знатных сидхе.

— Но стражи и есть знатные сидхе, иначе бы им не доверили охранять королеву или там короля.

Я пожала плечами:

— Я позвала с собой только своих.

Он снова встал на колено, но ближе ко мне, чем раньше, — я подавила желание сделать шаг назад. Еще недавно я бы попятилась, но сейчас мне почему-то захотелось быть той королевой, в которой нуждался Фар Дарриг. Дойл как будто уловил мои мысли и приобнял меня за талию, словно поддерживая в желании не отступать. Холод только придвинулся ближе — руки он предпочитал на всякий случай держать свободными. Стражи всегда старались на публике оставлять кого-нибудь в стороне специально для этой цели, хотя иногда бывало трудно одновременно и утешать меня, и охранять.

— Вы не позвали Фар Дарригов, ваше величество.

— Я не знала, что могу вас позвать.

— Мы были прокляты, а наши женщины истреблены, и народом мы быть перестали. Сколько бы ни прожил каждый из нас, будущего у Фар Дарригов нет.

— Я не слышала ни о проклятии, ни о том, что у Фар Дарригов были женщины.

Он глянул на Дойла черными раскосыми глазами:

— Спроси у него, правду ли я говорю.

Дойл кивнул в ответ на мой взгляд.

— Мы вместе с Красными Колпаками едва не побили сидхе. И мы, и они были гордыми народами, мы жили резней и кровопролитием. Сидхе пришли на помощь людям — спасать их от нас, — с горечью сказал он.

— Вы готовы были перебить на острове всех людей до единого — мужчин, женщин и детей, — сказал Дойл.

— Может, и перебили бы, — согласился Фар Дарриг. — Мы были в своем праве; они нам поклонялись, а не вам. Только потом они стали почитать сидхе.

— Что толку в боге, который истребляет своих приверженцев, Фар Дарриг?

— Что толку в боге, который всех приверженцев растерял, Ноденс?

— Я не бог и никогда им не был.

— Но все мы думали, что мы боги, верно, Мрак? — Он снова издал тот зловещий смешок.

Дойл кивнул, и его рука у меня на талии напряглась.

— Мы ошибались во многом.

— Ох да, Мрак, — с грустью согласился Фар Дарриг.

— Я скажу тебе правду, Фар Дарриг. Я забыл и тебя, и твой народ, и то, что случилось с вами так много лет назад.

— Ох уж эти сидхе, до чего же плохая у них память! Они умывают руки не водой и даже не кровью, а временем и забывчивостью.

— Мередит не сможет дать тебе того, что ты хочешь.

— Она венчанная царица слуа, и пусть совсем недолго, но была королевой Неблагого двора. Ее короновали земля фейри и Богиня, а ведь именно этого вы заставили нас дожидаться, Мрак. Ты и твой народ нас прокляли оставаться безымянными, бездетными и бездомными, пока королева, получившая корону от Богини и самой земли фейри, не вернет нам имя. — Он повернулся ко мне. — Это было вечное проклятие, хоть с виду казалось иначе. Это пытка была и наказание. Мы приходили к каждой новой королеве, прося вернуть нам имена, и все они нам отказали.

— Они помнили, кто вы такие, Фар Дарриг, — сказал Дойл.

Фар Дарриг глянул на Холода.

— А ты, Убийственный Холод, почему молчишь? Или ты думаешь только то, что Мрак велит тебе думать? Говорят, ты его нижний.

Вряд ли Холод понял весь смысл последнего слова, но насмешку почувствовал.

— Я не помню судьбы Фар Дарригов. Я пробудился в зиму, когда ваш народ уже ушел.

— Верно-верно, ты был когда-то всего лишь убогим Джекки Инеем, лишь одним из сонма спутников Зимней Королевы. — Он опять по-птичьи склонил голову. — А как ты превратился в сидхе, Холод? Почему набрал силу, когда другие ее теряли?

— В меня верили люди. Я Джек Иней, я Дед Мороз. Обо мне есть сотни поговорок, обо мне пишут сказки, дети смотрят в зимние окна и думают, что я разрисовал их узорами. — Холод шагнул к коленопреклоненному карлику. — А о тебе что говорят человеческие дети, Фар Дарриг? Хорошо, если на самом дне человеческой памяти шевельнется мысль о вас, забытых.

Фар Дарриг окатил его взглядом, полным такой ненависти, что стало по-настоящему страшно.

— Они помнят нас, Джекки, помнят! Мы живем в их памяти, в их душах. Они наше творение — они такие, какими их сделали мы.

— Ложь тебе не поможет, Фар Дарриг, — сказал Дойл.

— Это не ложь, Мрак. Пойди в любой кинотеатр и посмотри любой боевик — ты убедишься. Их убийцы-маньяки, их войны, их новости, в которых смакуют, как отец убил всю семью, лишь бы не говорить им, что потерял работу, или как женщина утопила своих детей, чтобы уйти к новому любовнику! Ой нет, Мрак, люди нас помнят. Это н аши голоса звучат в потемках их душ; все живо, что мы насадили. Красные Колпаки принесли им войну, а мы — страдание и пытку. Они наши истинные дети, Мрак, не заблуждайся.

— А мы принесли им музыку, поэзию, живопись и красоту, — сказал Дойл.

— Вы— Неблагие. Убийства вы им тоже принесли.

— Да, тоже. И вы ненавидите нас за то, что мы дали людям не только страх, кровь и смерть. Ни один Красный Колпак и ни один Фар Дарриг ничего не написал, не нарисовал, не изобрел и не придумал. Вы не способны творить, Фар Дарриг, вы только разрушаете.

Он кивнул.

— Я много веков, больше веков, чем можно представить, провел за изучением урока, который вы нам преподали, Мрак.

— И чему же ты научился? — спросила я тихо, не слишком уверенная, что хочу услышать ответ.

— Что люди живые. Что они созданы не только нам на потеху, что они настоящий народ. — Он посмотрел в глаза Дойлу. — Но Фар Дарриги прожили достаточно долго, чтобы увидеть, как пали могучие — как прежде пали мы. Мы видели, как тает сила и слава сидхе, и радовались — все те немногие, кто дожил.

— И все же ты пришел и преклонил колено перед нами, — парировал Дойл.

Фар Дарриг покачал головой:

— Я преклонил колено перед царицей слуа, а не перед сидхе — Неблагой или Благой, все равно. Я преклонил колено перед царицей Мередит, а если б здесь стоял царь Шолто, поклонился бы и ему. Он верен другой своей стороне.

— Щупальца Шолто теперь лишь татуировка — пока он их не призовет. Внешне он столь же сидхе, как любой из нас, — сказал Дойл.