Книга Глаша - Лана Ланитова

Лицо залилось пунцовым румянцем, ноги отяжелели, ладони стиснули горячую голову: «Боже, помоги мне. Ну, что со мной такое? Неужто, кузен подлил мне что-то в вино, и разум мой помутился? Или вправду говорят, что демон он, а не человек. А Лушкины ласки? Боже, какой стыд! Позволить женщине себя ласкать. Я ли это была?»

Она долго еще сидела на кровати, потом неспешно стала одеваться. Надев легкое платье розового цвета с белыми оборками и, заплетя густые волосы в толстую косу с широкой атласной лентой на конце, Глаша в этом наряде так понравилась себе, что еще долго крутилась перед зеркалом, оглядывая себя спереди и сзади, изгибалась тонкой талией. Это платье очень шло ее милому, свежему лицу. Когда она показалась из своей комнаты в коридор барского дома, то сразу наткнулась на спешащую по своим делам, с ведром и мокрыми тряпками, Маланью. Увидав такую красавицу, бесхитростная Маланья всплеснула руками от восхищения:

– Как вы, барышня, пригожи сегодня! Вона, как лоб налощили[38].

– Ну, что ты, Маланьюшка, – заливаясь краской, и кокетничая, отвечала ей Глаша, – не так уж, я и хороша!

Глаша сильно надеялась застать Владимира Ивановича и покрасоваться перед ним незатейливым девичьим нарядом. Ей так хотелось все больше нравиться ему, хотелось, чтобы он влюбился в нее по-настоящему. Она также поймала себя на мысли, что было бы совсем недурственно, если бы ее приметил в этом платье и… приказчик Игнат.

Выйдя на террасу, она увидела на столике свой завтрак, прикрытый льняной салфеткой. Владимира нигде не было. Маланья, как будто прочитав мысли Глаши, заглянула на террасу, красноватая, крупная ладонь поправляла вылезшие из-под платка, рыжеватые, сальные волосы.

– А Владимир Иванович уехали-с раненько вместе с Игнатом в город на два дня.

Расстроенная этой новостью, Глаша села за круглый обеденный стол, и без особого аппетита съела маленькую булочку и запила ее чашкой душистого кофе с молоком. Начинающийся летний день обещал быть ясным и погожим. Но Глашу не радовал ни ясный день, ни ее распрекрасный наряд, ни легкость и сила молодого тела. Вокруг все сильно изменилось и наполнилось звенящей в ушах, пустотой. Все краски молодого летнего дня как будто разом потухли. Взор туманился от закипающих слез. Едва сдерживаясь, чтобы не заплакать у всех на виду, она быстро сбежала с террасы и побрела неровным шагом подальше вглубь сада, чтобы оставшись наедине с собой, предаться грусти по любимому.

Пройдя несколько аллей, засаженных яблонями и грушами, на которых уже потемнела густая листва, и всюду виднелась крупная зеленая завязь плодов, Глаша свернула к мрачному ельнику. Под ногами трещала скользкая прошлогодняя хвоя и сухие еловые шишки. Всюду – в саду и в ельнике ее преследовал образ ненаглядного Владимира. Разлука с ним почти физической болью сжимала сердце. Разум подсказывал, что она полюбила жестокого развратника и бессердечного сластолюбца, но сердце не верило голосу разума, и билось все чаще при воспоминании об его изощренных ласках и сильных объятиях.

В грусти по Владимиру прошли два долгих, бесконечных дня. Глаша, как будто, и не жила в эти дни, а просто пережидала, словно рыба в стоячей воде, считая долгие часы и минуты.

Наконец, к обеду третьего дня Владимир вернулся из города. Он поел с хорошим аппетитом, смакую каждое блюдо, которое приготовил к его приезду искусный домашний повар.

На обеденном столе красовалось фарфоровое блюдо с жареными рябчиками в клюквенном соусе, пятислойная кулебяка с капустой и грибами, Страсбургский пирог[39], желтые ломти ноздрястого швейцарского сыра. Капельки прозрачного жира, словно слезки, застыли на румяных, поджаристых бочках молочного поросенка, фаршированного гречневой кашей. Пучок зелени торчал из зубастенькой спящей мордашки под круглым пятачком порося. Остромордый осетр с хреном, замерший в прозрачном заливном бульоне, поражал крупными, до невозможности, размерами. Зернистая икра трех видов блестела в хрустале, обложенном свежим колотым льдом… Легкий дымок шел от горячей тарелки с раковым супом. Стояли тут и излюбленные Владимиром, напитки: ядреный квас с изюмом и черносмородиновая наливка, пахнущая ягодными листами и почками, белый рейнвейн, и миндальный мараскин.[40]

Владимир Иванович был большим гурманом и потому, разнообразие его стола всегда поражало воображение даже самых искушенных едоков из дворянской и купеческой среды. Не большой любитель общества, он скорее слыл среди них затворником, потому, что все реже и реже устраивал в своем поместье званые обеды, журфиксы[41]или домашние балы.

После обеда, вытянув длинные сильные ноги, он с удовольствием выкурил английскую сигару, полистал свежую газету, которую ему ежедневно доставляли с почтовой станции, зевнул, и хотел было пойти вздремнуть. Но передумал и пошел искать Глафиру Сергеевну.

Глаша в это время гуляла по берегу пруда и бросала хлебные кусочки в воду, наблюдая за тем, как их поспешно, с жадностью заглатывают домашние серые утки. Ее стройная фигура на фоне воды поражала хрупкостью и какой-то девичьей беззащитностью. Девушка задумчиво поправляла на лбу, выбившиеся от дуновения ветра, пряди шелковых волос.

«А она, похоже, похудела бедняжечка за эти дни. Руки стали совсем прозрачными и талия под корсетом до невозможности тонка», – подумал Владимир. Он уже мысленно представлял, как возьмет ее за талию сильными руками, так что пальцы сойдутся на гладком животе, подвинет резко к себе, и нагнет вниз гибкую спину. Хотелось сделать это так, чтобы она прогнулась под ним, словно кошка, выставив круглую попу навстречу. В мечтах он хотел развратить ее до такого состояния, чтобы она сама просила, молила его о ласках, и сама с удовольствием насаживалась на огромный ствол, захватывая его с жадностью обеими своими норками.

Глаша медленно повернула голову, будто почувствовала, что он стоит и смотрит на нее сзади. Она, словно прочитала вслух его тайные мысли. В ее взоре смешалась тревога, мольба, горькое отчаяние, но вместе с тем, горячая, доводящая до исступления, страсть. Он подошел вплотную, и не здороваясь, негромко и хрипло проговорил:

– Приходи сегодня в баню к семи часам.

И, развернувшись, ушел не оглядываясь. Он знал, что Глаша душой и телом давно принадлежит только ему, а потому, можно было не сомневаться, что она будет на месте к назначенному времени.

Ровно к семи часам Глафира Сергеевна уже стояла у дверей господской бани. На ней было то розовое с белыми рюшами платье, в котором ей так хотелось показаться Владимиру. Волосы, заплетенные в косу, перевивала широкая атласная лента. Тонкие пальцы нервно теребили рюши на высокой груди. Сердце стучало так сильно, что казалось, она в любой момент может лишиться чувств. Постояв немного возле крыльца, Глаша нерешительно постучалась.