Книга Я иду - Сергей Попов

А тем временем охваченные всеобщей яростью Тенеборцы окружили оказавшегося неповоротливым морфа и всадили ему последние электрострелы в незащищенные костяными наростами части тела. Ток жестоко жег ему бока, спину, горло, и всякий новый удар отуплял, выматывал, сковывал, подчинял. Хоть страж и сопротивлялся еще из последних сил, размахивал тяжелыми, словно увешенными гирями, бронированными лапищами и пытался затоптать надоедливых людей, но исход схватки уже предрешен. Развернувшись к столпившимся Тенеборцам, морф вдруг дернулся, завыл, метнулся, как от огня, куда-то влево и весь парализованный вдруг обрушился на грязь с аккуратно торчащей из шеи стрелой.

– Тросы готовьте… – осмотрев поверженного гиганта, приказал всем Марк и, убрав лук за спину, подбежал к напарнику, сломленному утратой. Он как сидел, скуля и качаясь вместе с погибшим Чаком, так и продолжал сидеть, совершенно безразличный ко всему происходящему.

Постояв рядом несколько секунд, Марк траурно скинул с головы капюшон, стянул респиратор и сел рядышком прямо в чавкающую слякоть, с трудом подбирая слова:

– Нам пора, Айс… – сам едва не зарыдав, он скорбно уткнулся лбом тому в плечо, прижал к себе и живого, и мертвого, и совсем омертвевшим голосом проговорил: – Горевать будем потом – сейчас опасно…

* * *

Тени перестали мерзко хрипеть и ломиться в убежище только под утро. Толстая дверь с решеткой и подпертым столом, стойко выдерживающая всю ночь свирепые, яростные удары, наконец-то обрела долгожданный покой и смолкла, больше не треща и не скрипя. Неспокойно оставалось лишь снаружи, где в поисках пропитания на улицы вылезли голодные собаки, дожидающиеся рассвета в промозглых подвалах, ямах и глухих берлогах. Их звонкий лай, разрывающий на части недавнюю утреннюю тишь, разносился по всем окрестностям, подолгу висел в воздухе, подхватывался другими такими же. К нам же он врывался из-под дверной щели и через многочисленные пробоины в стенах. Но уже не один, а с бледным мнимым светом, что лениво просачивался в утлое убежище, и легким сквозняком, взявшимся забавляться с раскиданным мусором.

– Разлаялись же, заразы такие… – вдруг сонно проворковал Майк и чем-то громко заскрипел, пытаясь не то встать, не то перевернуться на другой бок, – с утра пораньше…

От полусонных причитаний напарника я вздрогнул, посопел и поднял голову, но посмотрел почему-то не на Майка, а на тусклый дневной свет, разливающийся по голому полу.

«Вот тебе и ночь прошла, – подумалось, – даже как-то и не верится…»

Поглядев на него еще чуточку, – широко зевнул, протер лицо шершавой ладонью и наконец повернулся к почмокивающему проводнику – тот, по-видимому, подниматься особо не спешил, начесывал мягкое место.

– А кто-то, помнится, бил себя пяткой в грудь и уверял, что поднимет «чуть свет», – без упрека, а скорее шутливо напомнил я и сразу же добавил: – А сам вон рожу мнет…

Майк мигом вскочил, как полоумный, затрещав ветхим столом, на каком и спал, вытер слюнявую бороду и выкатил на меня ошалелые глаза:

– А?..

– Вот тебе и – «а», блин, – передразнил я и, укутавшись в накидку, без злобы продолжил: – Спишь больно крепко, говорю, – сел на стол, – вставать-то собираешься сегодня, нет? На улице уже, наверно, день.

Майк в ответ заморгал, зазевал и молча спрыгнул на пол, подходя к кострищу. Покрутился у него пару мгновений, обвел все еще сонными глазами убежище и вдруг целенаправленно засеменил к горе старого хлама позади меня. Протиснувшись туда, он все так же безмолвно откинул в сторону вешалку, два стула, какую-то железную перекладину, и вскоре выполз со стопкой рваных газет, двумя короткими деревянными палками и какой-то книгой.

– Погреться надо хоть немного после ночи-то… – как с похмелья, сипло и тяжело наконец проговорил он и, покидав все в золу, оставшуюся после ночного костра, добавил: – Да и поесть бы не мешало.

– Да было б что… – невесело усмехнулся я и тоже спрыгнул со стола, забирая вещевой мешок, – о таком счастье можно только мечтать. Я уже молчу про воду…

Договорив, – вытащил пустую бутылку, и уже хотел отправиться на поиски ближайшей лужи – а их по осени в подобных помещениях обычно немало, – как вдруг Майк метнулся к своему затрепанному рюкзаку и извлек слегка помятую жестяную банку без этикетки.

– В магазинчике одном неделю назад откопал, – подкинув в руке, с ноткой самодовольства пояснил он и криво улыбнулся: – На полке пылилась, гадина такая… для особого, блин, случая берег! Последняя, между прочим!

– Что это? Не сдохнем хоть?

– Обижаешь, – насупился Майк, – это ж сгущенка! Не ел, что ль, никогда?

Я взял холодную на ощупь банку, покрутил и так и этак и, погрузившись в тревожные воспоминания, ответил раздумчиво:

– Да пробовал как-то раз… – вернул сгущенку, – в детстве…

– Это хорошо, что в детстве, – участливо подметил проводник. – Есть, что вспомнить. Человек-то ведь тем и богат, что воспоминания свои бережет, как сокровищницу. Самое дорогое как-никак…

Я покивал, заглянул Майку в глаза, но не смог ничего ответить – его слова опять умело хлестнули чем-то горячим по сердцу.

– Ну, а с водой я реально не знаю, как нам быть, – вернувшись к кострищу, через несколько мгновений продолжил спутник и флегматично развел руками: – Видимо никак – терпеть будем.

– Слюнями давиться, – хохотнул я и тут же придал своему голосу серьезность: – Жди: сейчас найду что-нибудь. Наверняка после дождей где-то лужа притаилась…

И не дождавшись ответа, – искать нам воду.

Место же, где мы вынужденно отночевали, выглядело почти невредимым, местами сухим и чем-то даже уютным. Ни проломленного потолка, как в квартире Майка, ни обвалившихся стен, ни сквозных дыр – ничего представляющего серьезной опасности для нашего временного пребывания здесь не наблюдалось. Вот только вечно голодный ветер временами завывал так напористо, что по всему помещению мигом разносилось жуткое эхо, чем-то отдаленно напоминающее не то человеческий плач, не то звериный рык. А иногда к нему прибавлялось нудное кобелиное гавканье с улицы, воронье карканье или далекие-далекие хрипы, и тогда и вовсе складывалось какое-то навязчивое ощущение: мы ни в какой не в безопасности, а прямо под открытым небом, у всех на виду.

Растолкав несколько запыленных картонных коробок и деревянных ящиков, валяющихся чуть ли не на каждом шагу, я осторожно пролез под проржавевшей стремянкой, что притаилась от чужих глаз в душном полумраке, и вдруг краем уха уловил почти неслышный за сквозняками стук падающих капель и прислушался.

– Шумишь? – не скрывая радости, задал вопрос манящему звуку и облизнул пересохшие губы, уже предвкушая миг, когда можно будет вдоволь напиться. – Ну, шуми-шуми – найду ведь скоро.

Улыбнувшись, осторожненько, будто боясь вспугнуть, прошел чуть вперед и опять притаился, напряг слух.

– Рядышком уже, – пришел к выводу и – к голой холодной стене. Вдоль нее взад-вперед терся одинокий прохладный ветерок, словно старательно вылизывая отсыревший бетон. – Ну-ка…