Книга Весёлый лес - Светлана Багдерина

– Но человек мужик…

– Гнннр хотеть семируком стать? Иди к хозяину, когда хозяин некогда!

Конечно, Гнннр хотел этим утром многого, но стать семируком не входило даже в первую тысячу его немудрящих желаний. Поэтому обиженный бугень насупился и отступил.

– Куда человек мужик девать? – рассеянно пнув пленника, с горьким недоумением вопросил Гнннр.

– На кухню! – радостно предложил Грррм.

– Еще не хватать! – пресек покушение на свою законную территорию кашевар. – Вон кладовка, туда и девать.

Агафон мгновенно и с ужасом понял, какую кладовку имеет в виду повар и сдавленно охнул.

– Живым не дамся… – прошипел лесоруб и схватился за ручку двери…

Но тут Грррм уперся.

– Кладовка темно, человек мужик не видно, – капризно пробасил обжора.

– Комната есть с окном, там! – обрадованно воскликнул тот, кого называли Гмммром. – Бугни сидеть, кости играть, на человек мужик смотреть, аппетит нагонять!

– Гнннр аппетит нагонять не надо – надо аппетит разгонять… Скоро Гнннр семирука есть…

– Гнннр семирука есть – Грррм человек мужик кушать! – радостно провозгласил бас и довольный своим остроумием загоготал.

Два голоса скрипуче поддержали его, а один просто пробормотал:

– Грррм опять сострить, опять удачно…

– Ладно. Валить отсюда, дармоеды, – отсмеявшись, сурово провещал кулинар. – А у Гдддр нет времени – тушу разделывать надо, соус готовить. Или семирука принести?

Под возобновившийся скрежещущий гогот дверь кухни скрипнула, открываясь и закрываясь, а топот трех пар нечеловеческих ног стал медленно откатываться вправо по коридору, и вдруг пропал.

– Зашли, злыдни зеленые, – прошептала Грета.

Его премудрие с тихим стоном выдохнул, прикрыл глаза и медленно осел по стенке.

– Испугался? – снисходительно пробормотал лесоруб.

– Это ты про себя? – огрызнулся маг.

Лесли по обретенной за полдня нервозной инерции хотел сказать в ответ что-нибудь язвительное или выспренное, чтобы произвести впечатление на избранницу, но призадумался на секунду, опустил глаза и смущенно хмыкнул:

– И про себя тоже.

– Снаружи бугни, внутри зайцы… – пробормотала с отвращением еле – но слышно – принцесса, словно хлестнула кнутом, и во мраке чулана повисла напряженная колючая тишина. Лес вздрогнул, покачнулся, как будто настоящая плеть наотмашь стегнула его по лицу, и замер.

Кто-кто, а уж он-то знал, что при поединке человека даже с самым могучим деревом рано или поздно настает момент для решительного удара, после которого столетний дуб или упрямая лиственница рухнут, заламывая ветки как руки и панически шумя поверженными кронами. Как лесоруб, он знал и чувствовал, когда и какой удар станет для дерева последним.

Как человек, он знал и чувствовал, какой удар станет последним для него, и когда простой деревенский парень, вдруг возомнивший себя будущим королем, упадет и больше не встанет.

Было дерево – и нет дерева. Есть ветки, кора, корни где-то в земле, живая еще и зеленая листва, куча щепы и кремовая, с темными кольцами лет, сердцевина… А дерево умерло.

Был лесоруб – душа-парень, рассудительный, добрый, надежный – и нет его. Останется только согнувшийся под каблуком сварливой королевской дочери альфонс и лизоблюд, забывший собственные корни и собственное имя. Она же права, принцесса! Как же она права! Я – заяц! Трусливый дурак, опасающийся и слово поперек ей сказать! Пустоголовый, надутый болван, замороченный россказнями про какую-то куму Уню, собственную необычайность и эту идиотскую корону, которая не на мою голову была выкована! И которая мне не нужна, если хорошо-то дурным котелком подумать! Зачем?! Зачем дровосеку и сыну дровосека королевство, роскошь и придворные?! Дома, в своей деревне, я был по-настоящему счастлив – хоть и понял это только теперь, когда до трона осталась всего пара шагов. Как же, оказывается, всё просто! Каждый должен заниматься своим делом: короли – править, а не хамить, волшебники – колдовать, а не сводничать, а дровосеки…

Дровосеки для начала должны расставить всё по местам.

И всех.

Начиная с себя.

– Я не заяц, ваше высочество, – неожиданно серьезно и сухо прошептал лесоруб, – не индюк и не крыса. Я – человек.

Изабелла презрительно фыркнула:

– Человек бы был уже на полпути к логову этих тварей с топором наперевес! Но, похоже, твой топор, принц Агафон, гораздо больше твоей отваги, как бы ты ни пыжился. У тебя только слова льва – а сердце мыши!

– Это еще ничего, – прошептала Грета. – У одной моей знакомой слова соловья, а мозги курицы.

– Что?… – Изабелла ахнула от столь неслыханной дерзости.

– Кума Уня. Из дома напротив. С пионами в палисаднике. Я про нее говорю. Помнишь ее… а-а-а… э-э-э… Агафоникус?

– Конечно, – уверенным шепотом сообщил студиозус. – Кума Уня. Кто же еще. Как же ее не помнить… заразу… А ваше высочество, если не секрет, про кого подумало?

Холодная, кипящая льдом тишина была ему ответом.

– Ну, так что делать будем? – нарушила молчание дочка бондаря минуту спустя.

– Надо поглядеть, куда они его забросили, – не задумываясь, словно ожидал этого вопроса, выдохнул Лесли. – Я пойду.

– Куда ты пойдешь в своих бахилах! – тут же вскинулся маг. – Неслышнее тебя ступает только пьяный медведь на протезах! А там же красться надо! Пойду я!

– У вас у всех обувь на ногах, а у меня – портянки, – ни с того, ни с сего сообщила вдруг Грета, и не успел никто ничего понять, как она приоткрыла дверь и ловко выскользнула наружу, как злополучный Люсьен за полчаса до нее.

– Грета!!! – рванулся за ней Лесли.

– Тихо!!! – рыкнул на него маг, вцепляясь в запястье обеими руками. – Не ее услышат, так тебя!

– Грета…

– Тихо, парень… тихо… Она молодец. У нее получится, – успокаивая не находящего себе места лесоруба, говорил чародей, но так мало, так катастрофически мало верил своим же словам…

Озадаченная новым, непонятным для нее раскладом Изабелла хмыкнула, нахмурилась, но тут же дернула дровосека за рукав:

– А тебе не кажется, принц Агафон, суженый мой-ряженый, что ты не в ту сторону поглядывать начал? И это еще до свадьбы.

Еще час… да что там – час, полчаса назад вид ревнующей его принцессы пролился бы сладчайшим бальзамом на измученную душу Лесли, и он возрадовался бы, воспрянул духом и с готовностью бы повинился во всех грехах – мыслимых и немыслимых, даже если бы ни в чем и не был виноват… Но не теперь. Сейчас выбор его был сделан. И пусть оскорбленная и преданная Грета никогда не взглянет в его сторону, и плеваться будет при виде своего бывшего приятеля каждый раз, но и игрушкой он больше не будет – ни для вздорной королевской дочери, ни для непутевого фея.