Книга Войлочный век - Татьяна Толстая

Но «Лен» действительно оказался магазином тканей. Конечно, 80 процентов тряпочек были турецко-сирийским ширпотребом, более пригодным для сельских гаремов; 10 процентов – поставки из Белоруссии и Словакии (могли бы не трудиться поставлять), там-сям попадались западноевропейские вкрапления – какой-нибудь королевский багрянец, усеянный бурбонскими лилиями, вполне годный, чтобы подтирать пол, если вокруг джакузи накапано. Но остальное было самым настоящим льном, бесконечно дешевым, вроде 11 рублей за метр. Нужен он мне или все-таки нет? – задумалась я и пошла прогуляться по чуждому мне проспекту, чтобы решение о покупке как-нибудь там само созрело в голове. Жизнь на проспекте шла своим тихим чередом. В одном магазине я не купила лампу (теперь именуемую светильником) за 1750 рублей, в другом – прекрасно обошлась без лампы за 2800 (красный шарик на нитке). «Это вчерашняя цена, – пояснили мне. – Сегодня уже 4600».

Не успела я осознать эту информацию, как вдруг наступила мертвая тишина, как перед приходом торнадо, потом произошло перешептывание и шевеление, выбежали охранники с мобильными телефонами, раздался сдавленный крик: «Закрывай!», и двери заложили на засов. Я и женщина, надумавшая купить чайник в форме зайца, в панике бросились вон из посудного отдела, решив, что магазин приступом берут ваххабиты. «Что случилось?» – «Пополз!» – крикнул кто-то в пятнистой форме, пробегая. «Кто?!» – «Курс!» – «Так сколько же теперь?..» – вскрикнула женщина, потрясая электрозайцем. – «Не знаем!.. Ползет!..» Я почувствовала, как деньги в моем кармане ухнули и осели, как мартовские сугробы в романах Тургенева.

Пылесос! Вот что мне нужно! Он дорогой! Я прорвалась через кордон охранников, передергивавших затворы над оранжевыми синтетическими скатерками, и бросилась в соседний магазин – бытовая техника. Там уже скопилась небольшая лужица людей, обдиравших ногти о запертые двери. «Технический перерыв!» – кричал менеждер через пуленепробиваемое стекло. «Знаем ваш перерыв, – перемать, – видак продай!» – кричал нервный мужчина с нашей стороны. Но менеджер и его охранники расплылись за темным стеклом, как рыбы, ушедшие в глубину. Я помчалась к торговой палатке и скупила все восемь пачек «Явы – ответного удара», впрочем, успевшей подорожать. Так! Теперь занавески. Лен? К черту лен! Накуплю самой дорогой шерсти! Это на Ленинском, в «Доме тканей», но бешеной собаке семь верст не крюк. Может, они еще не знают, что он ползет. Я махнула рукой – и три машины с визгом притормозили.

«Плачу двадцатку», – спохватилась я уже на полдороге.

«Да какая разница», – удивительным образом отозвался шофер.

На дороге застрял огромный белый свадебный лимузин; на капоте трепыхался букет цветов, дверцы были распахнуты, внутри пусто – машина явно сломалась. Но ощущение было такое, что жених с невестой, услышав по радио о том, что «он ползет», бросили машину и рванули – как есть, в фате и лаковых ботинках – в ближайшую торговую точку, – будь то бутик с крокодиловыми пиджаками или ларек «American Sasisk», чтобы скупить товары на корню, пока еще дают.

Через десять минут я уже вбегала, запыхавшись, в вожделенный магазин, но продавцы «Дома тканей» опередили меня: они бежали впереди, зашпиливая бумажными полосами отныне запретные, недоступные импортные полотнища: где-то в незримых финансовых эмпиреях беззвучной волной вздымалась цена на немецкое, турецкое, французское, испанское – как в малярийном бреду. Часть покупателей еще не понимала, что происходит, другие, быстрые разумом Невтоны, всегда в изобилии порождамые русской землей, уже вовсю партизанили, отшпиливая бумагу от понравившихся тряпок, делая вид, что так всегда и было. Их разоблачали, вспыхивали забытые советского типа свары; у кассы уже стояла длинная и покорная советская очередь. Я купила километр ткани: не то, что хотела, а то, что было. Мы с кассиршей запутались в деньгах: она считала в новых, я, по привычке, в миллионах, одновременно пересчитывая их на у.е. А потом, все еще в неостывшем раже приобретательства и накопительства, я накупила ниток на третье тысячелетие – рублей эдак на восемь – и опять запуталась.

«Я вам должна еще полтинник», – сказала я продавцу.

«Да х… с ним, с полтинником», – по-доброму отвечал продавец.

Процесс пошел.

Август 1998

Случайные дни

Глаза разуйте

Выражения типа: «расселась!», «разбежался!», «нажрались!» и тому подобные произносятся с особой интонацией, не знаю, как ее описать. Я же не специалист по невербальной коммуникации, я всего лишь внимательный слушатель.

Интонация на письме плохо передается. Приходится обозначать ее как-то, худо-бедно, знаками препинания. Так, если глагол «разбежался» произносится ровным голосом без малейших модуляций, он будет означать именно факт разбега, то есть в нем выступит прямое значение. «Бегун разбежался и прыгнул», или упал, там.

Когда говорят: «разбежался!..» с насмешливой интонацией, притом в ситуации, когда никто никуда не бежит (ларек закрыт, хрен вы что получите), то значение глагола заметно меняется и обогащается. Тут действие не констатируется, а подвергается насмешке/осуждению/пренебрежению/унижению.

Очень также распространены высказывания: «вырядилась!», «куда по помытому?!», а уж что говорят некоторые молодые мамаши своим деткам! «На тебя, свинью, не настираешься!» – и это еще серенада.

Помню, мне отец рассказывал: сценка на улице, двадцатые годы, Ленинград. Идет мать, красная беретка на голове, папироса в зубах, волочит за руку прехорошенькую малютку лет трех, едва за ней поспевающую. И сквозь зубы, малютке: «Умоисся кровью, гадина…»

Тут богатый материал для чего хочешь – вот для лингвиста, например, – но я зайду со стороны психологии. Вот этот лай, этот вид хамства при ближайшем рассмотрении есть манипулятивный прием, используемый с целью ослабить противника (унизить, осудить, осмеять). Овиноватить. Парализовать. Это психическая атака.

Вот противник (например, в очереди к врачу) сидит, ждет. Ему и так не очень. Вы выскакиваете из медкабинета в белом халате и, с особой интонацией: «Чего расселись? Я, что ли, за вас (что-нибудь там делать) буду?» Противник обычно теряется и мысленно как бы оглядывает себя в поисках прорех и пятен. Вот и пробой в силовой защите. Вот жертва уже ищет причины неудач в себе.

Если вы гардеробщик – обвините владелицу шубы в том, что у нее петелька не пришита. На всех плечиков не напасешься! Вот-то она уйдет расстроенная, боясь, не высморкались ли вы в ее каракульчу, пока она музыку там слушает или ужинает (то есть бездельничает или жрет). Если вы охранник в какой-нибудь очереди, рявкните: «Куда лезешь? Куда прешь?» – и противник, который только что знал, куда он направлялся, только что еще уважал себя, теперь низведен до того, кто «лезет и прет», до охлоса, до барана. Это – ваш путь к власти. Еще фараоны изображались крупными фигурами, а взятые в плен всякие там враги и супостаты – мелкими людишками, просто тьфу. Куда прете, народы моря?..

Если кто-то думал так, а потом понял, что ошибся, и стал теперь думать иначе, не дайте ему сохранить лицо. Скажите: «То-то и оно-то!» Если кто-то при вас поскользнулся, подвергся унижению, не смог, не сумел, опоздал, выронил и разбил, – смело осклабьтесь и скажите: «Поделом». Всё это – ступени вверх.