Книга Бегство из психушки - Георгий Богач

Глава 7. Похищение

Антон не понимал, во сне или наяву все происходит. Сначала Бардецкий куда-то тащил его, цепко держа за руку, потом они ехали на машине, опять шли пешком, спускались под землю, опять ехали на машине. Появились какие-то люди – Антон отвечал на их вопросы; вежливо пропускал кого-то вперед. Григорий Бардецкий тихо подсказывал, что Антону делать дальше. И Антон послушно что-то делал, что-то говорил, но тут же забывал, что именно. Ему казалось, что он находится в глубине какой-то мутной реки и вода давит на него со всех сторон. Хотелось вынырнуть и вдохнуть свежего воздуха, но Бардецкий держал его потными пальцами в бородавках. Бородавки были рассохшимися, растрескавшимися – их вид вызывал тошноту. Ногти на руках Бардецкого были не стрижены, с траурными каемками.

Миловидная женщина в красивой форме и голубой пилотке задала Антону несколько вопросов и слушала ответы, внимательно его разглядывая. Потом Антон вслед за Бардецким поднялся по трапу в самолет и, разместившись у окна, стал рассматривать взлетную полосу, незаметно для себя заснув.

К ним подошла бортпроводница и спросила, чего господа желают выпить. Бардецкий заказал два стакана яблочного сока. В стакан Антона он бросил синюю таблетку; она растворилась, пуская пузырьки.

Антону не хотелось пить. С недоброй улыбкой на обслюнявленных губах Бардецкий двумя пальцами сжал Антону нос, тот раскрыл рот, захлебываясь, выпил стакан сока и опять провалился в глубину реки.

Антон проснулся, когда шасси уже коснулись земли и самолет покатился по бетону.

Прямо у трапа их встретили двое крепких мужчин с улыбками, словно наклеенными на неподвижные лица. Держа Антона под руки, они провели его к машине, стоящей за аэропортом. Бардецкий куда-то исчез.

Один из встречавших сел за руль, второй расположился на заднем сиденье, протянул Антону руку, резко втащил его в машину и захлопнул дверь. Антон оказался у окна. У второго окна сидел костистый старик с лицом, словно вырезанным из дерева. Присмотревшись, Антон узнал в нем академика Нежкова.

– Здравствуйте, Владимир Андреевич. Так это вы организовали мое похищение? Но зачем? Диссидентов уже не ловят, их в Думу выдвигают, а вы, наверное, об этом еще не знаете и хватаете нас по старой привычке, – Антон поднял руку, чтобы поправить прическу. Сидящий между ними охранник тут же ее схватил и ловким движением завернул за спину. – Скажите вашему костолому, чтобы отпустил меня. Этот пес недодрессирован и спутал команды «фас» и «фу».

С каменной улыбкой охранник отпустил руку Антона.

– Мы с вами обо всем поговорим в гостинице, – проскрипел Нежков.

Машина въехала в ворота, повернула налево и остановилась у трехэтажного здания, окруженного деревьями, кустарником и цветами.

– Проведите господина Кошкарова в его номер, – сказал Нежков водителю. – Пусть как следует отдохнет с дороги.

Водитель вышел из машины и открыл дверцу.

– Выходите, – он взял Антона под руку и повел к трехэтажному зданию.

В холле было пусто, вдоль его стен тускло горели плоские светильники. На лифте они поднялись на третий этаж и вышли в коридор. По обе его стороны располагались двери. У одной из них водитель вложил в щель пластиковую карту, и дверь отъехала в сторону.

– Располагайтесь в этом номере.

Дверь за Антоном бесшумно въехала в проем.

У стены стояла квадратная софа, у окна – стол с ноутбуком и электрочайником, в углу – холодильник, в другом углу на тумбочке располагался плоский телевизор, рядом с ним – телефон. Узкая дверь вела в ванную. Антон снял с себя одежду, бросил ее на пол, упал на софу и уснул.

Когда Антон открыл глаза, за окном уже стемнело. Он встал под упругие струи душа, растерся полотенцем, набрал воды в чайник и включил его. В холодильнике он нашел хлеб, колбасу, сыр и паштет.

Когда Антон допивал чай, дверь отъехала в сторону и в номер вошел Нежков.

– Владимир Андреевич, ни годы, ни склероз вас не берут. Вы что, заговоренный? Вам ведь уже за девяносто. На покой не хочется?

– Хочется. Еще как хочется. Вот найду себе замену и начну рыбачить и мемуары писать.

– Замену, говорите? Второго такого, как вы, не найти.

– А второй Нежков и не нужен. Я человек старого времени, а нужны новые люди и свежие идеи. Мои ученики – бараны, которых подавил мой авторитет, и они тупо мне подражают, ловят каждое мое слово. Они без моего указания лишний шаг боятся ступить. Их к директорскому креслу за километр подпускать нельзя. Они исполнители, но не лидеры. Самостоятельность в них атрофировалась, потому что никогда не требовалась. Признайтесь, Кошкаров, ведь вы в душе считаете меня ретроградом, самодуром и цепным псом системы? Да, я часть системы, потому что уверен, что ее надо сохранять и защищать, какой бы она ни была. Россия без системы пропадет, потому что склонна к анархии. А плохая система лучше хорошей анархии. Я за совершенствование системы, но не за ее развал. Развал системы – это конец для России. Больше всего порождают анархию два наших неискоренимых качества – надежда на «авось» и пьянство, а для того чтобы был порядок, нужны скрупулезное исполнение своей работы и трезвость. Вы помните девяностые годы, когда все вокруг разваливалось и могло закончиться диктатурой? Но демократы сумели-таки вырулить из края над пропастью. Торговые ларьки, как грибы, выросшие вдоль всех улиц, помогли им накормить и напоить спиртом «Рояль» людей, у которых уже не оставалось сил на борьбу ни за анархию, ни за монархию.

– Надоела политика. Давайте лучше поговорим о медицине. А ведь в медицине царит диктатура, а не демократия. Диктатура главных врачей, диктатура научных идей, часто устаревших, и диктатура престарелых научных руководителей. А если у кого-то из молодых рождается новая идея, то он вынужден делиться ею с начальством, иначе его затопчут и в порошок сотрут. А если он набрался смелости и написал статью в научный журнал, то в соавторы тоже надо включать начальство, иначе оно не разрешит отсылать ее в печать. Это же средневековое «право сеньора»! Вас тоже всегда включают в соавторы статей, монографий и учебников, поэтому у вас так много печатных работ. Это вы поддерживаете средневековье в науке.

– Не я его придумал, и не мне это отменять. Не я же наполнил науку средневековыми ритуалами, которые регламентируют даже эпитеты в докладах с трибуны. Надо помнить, что академик – великий ученый, а профессор – выдающийся. Доцент – видный ученый, кандидат наук – состоявшийся, а диссертант – подающий надежды. Научный руководитель – «генератор идей», благодаря которым диссертант, «с сыновней благодарностью и преданностью впитавший их, со временем тоже может добиться своей весьма интересной научной работой определенных успехов».

– А я по наивности своей думал, что в медицине главное – это хорошо лечить.

– Это, конечно, тоже желательно, но не обязательно. Главное, все подробно и качественно отобразить в истории болезни, потому что по этим записям судят о качестве лечения. Кстати, вас неплохо подлечили в добываловской больнице, вы стали внятно излагать свои мысли и адекватно рассуждать. Если я не ошибаюсь, вашим лечащим врачом была эта, как ее, кажется, Софья Николаевна Валко? Как мне докладывали, она вас лечила электростимулятором, который прикладывала вот сюда, – Нежков приложил руку к своему затылку.