Книга Путешествие в Закудыкино - Аякко Стамм

Зачем я здесь? Что ищу я, что потерял на этой старой станции в самом центре огромной страны, носящей такое странное, не связанное ни с каким прошлым, не имеющее никакого будущего, экзотическое название Эрэфия? Не этот ли вопрос, не поиск ли ответа на него привёл меня сюда, за тридевять земель, за сотни сотен вёрст от родного дома? И почему именно сюда? Неужто ответ здесь, в глухом таёжном городке, до которого поезда-то ходят раз в неделю? Неужели он притаился за стенами этого старого, покосившегося от времени здания вокзала, на фасаде которого, как автоматическая коробка передач на «четвёрке» Жигулей, притулились огромные электронные часы, с пылающими в темноте ночи неоновыми нулями? Неожиданно один из нулей вздрогнул и обернулся единицей. Настал таинственный миг, за которым пошёл новый отсчёт нового времени. Ещё несколько мгновений назад этот миг казался далёким, почти несбыточным будущим, а через секунду уйдёт в безвозвратное прошлое, шаг за шагом неумолимо покрываясь, как снегом, тяжёлой, непроницаемой пеленой забвения. Что ж, такова природа вещей, таков порядок, господствующий в безраздельном царстве смерти. Есть ли сила, способная нарушить, поломать этот порядок, разбить эту безысходность и бессмысленность бытия? Есть ли власть сильнее власти смерти, забвения и тлена? Есть! За этим я здесь, поэтому я проехал, прошёл, если будет нужно, проползу ещё сотни вёрст от родного дома. Время летит, оно неумолимо. Вот уже двойка на часах сменила единицу, и дальше будет так же, всё ближе и ближе к смерти. Пора. Надо идти вперёд, прочь от смерти.

– Ндравится? – неожиданно прозвучавший голос вывел меня из состояния раздумья. – ХорОши часы, правда? Большия такия, яркия, из далёка видать. И само главно, оченно точныя, тютелька в тютельку, никода не отстають. Это подарок от Президента нашему городу в честь дня его …, это, как его…, ну, когда его построили-то.

Оглянувшись на голос, я увидел низенькую, кругленькую женщину лет восьмидесяти, в железнодорожной форме, увенчанную невероятного размера фуражкой, и с громадным фонарём в руке. Весь её вид настолько напомнил мне гриб-боровик, что я не смог сдержать улыбку.

– Ндравится? – повторила она и тоже удовлетворённо растянула рот до ушей.

– Здравствуйте, – наконец отозвался я, ничего не отвечая на прямой вопрос, чтобы не обидеть женщину-гриб.

– И тебе здравствовать, милок. Погостить к нам приехал, али по делу какому? В командирохкву чё ли, али как?

– Нет, не по делу, просто так, путешествую. А вы тут…

– Правильно, милок, правильно, дело-то молодо. Чё дома-то сидеть? – перебила она меня. Впрочем вовсе не грубо, а по-хозяйски обстоятельно, с характерными для глубинки нотками собственной патриархальной значимости и представительности. – Походить надобно, погулять, мир посмотреть, чё, где да почём. Правильно, молодца! Дома-то сидючи разе чё узнашь? А я вот всю жизню тута, давно-о уж, никуды не ездила из городу-то, хоча и на вокзахле работаю. Так и состарилась, ничёго не видала, нигде не бывала.

– Так вы наверное всё здесь знаете? Не подскажете мне…

– Всё! Всё знаю, милок, кажный закоулочок, кажный камушок, кажну травинку-былинку, – снова не дала она мне завершить мой вопрос, и какая-то особенная старческая гордость за себя и свой край засияла в ней пуще её огромного фонаря. – А как же, я чай выросла здеся, никак девятый десяток уж разменяла и всё тута, никуды не выезжала. Я те прямо скажу, город у нас славный, оченно хороший. Шибко древний, аж при царях ещё поставлен тут. Ну, конечно, не Москва ваша. А я те так скажу, люди у нас, ни в каких Москвах не сыщешь, во как! И девки уж больно хороши – румяны, ядрёны, заводны… Ты, часом, не женатый ишо?

– Нет, не женатый. Мне бы узнать…

– Всё расскажу! И покажу, и объясню. Я здеся всё знаю. И хоча достопримечательностев у нас не особо, но кое чё есть тако, чего и в Москвах-то ваших нету! Пойдём со мной, милок, покажу уж, следушший поезд всё одно токмо через неделю будет. Ну, пойдём, чё стоишь-то?

Я повиновался. Мы сошли с перрона, прошли через здание вокзала, такое же обшарпанное изнутри, как и снаружи, и вышли на привокзальную площадь.

– Во, смотри! – гордо, с чувством какого-то особенного достоинства, свойственного всякому кулику, хвалящему своё болото, произнесла старушка-гриб. – Ну, чё я те говорила?! В Москвах-то ваших есть чё-нито тако, а?!

А гордиться действительно было чем. Я во всяком случае ничего подобного в жизни не встречал. Прямо посередине довольно обширной площади, окружённой со всех сторон старыми покосившимися зданиями, высилось грандиозное сооружение. И не просто сооружение, а самый настоящий фонтан. В центре его располагалась гладкая мраморная площадка, из которой, как символ плодородия, рос невиданных размеров и невероятной реалистичности гранитный фаллос. Рядом, застыв в откровенной позе эротического танца, как бы возле шеста, красовалась обнажённая девица пышных мясистых форм, всеми прелестями обратившись к вокзалу, будто бы призывая гостей города к открытости и демонстрируя им особое, нелицемерное гостеприимство. Самому же городу от щедрот её оставалось лицезреть только большой апетитный зад танцовщицы. По периметру фонтана располагались четырнадцать русалок, сжимающих сильными, мускулистыми руками свои перси, из которых прямо на фаллос извергались разноцветные нити воды. Сам же символ плодородия время от времени выплёскивал из недр своих мощную, высотой в пятиэтажный дом струю, рассыпающуюся в апогее разноцветными брызгами.

– Ндравится? – в третий раз спросила старушка-гриб. – В Москвах-то ваших такого небось не видывал?

– Да-а! – ответил я двусмысленно. – Такого действительно я ещё не видывал.

– То-то уж! Красиво, правда?

– Да чего же тут красивого? Пошлость какая-то! И кто же эту гадость слепил?

– Тише, тише ты, охальник… расшумелси тут… – зашептала старушка-гриб, прикрывая рот ладошкой. – Оно, конечно, страмно, чаво уж, – произнесла она совсем тихо, стараясь дотянуться к моему уху. И вдруг, как будто осмелев, заговорила в полный голос, озираясь по сторонам. – Это же сам Президент велел! Это ж… как его… искусство, во!

– Как? Президент? Какой президент?

– Как это, какой? Во какой! Настояшчий! Нашенский! Он когда приезжал к нам в город по случаю освящения храма святого Вафлентина…, с патриархом вместях приезжали, да-а…, то тако вот прямо и сказал: «А чёй-то у вас, – говорит, – площадь-то пуста совсем? Нехорошо, – говорит, – непорядок! Грязюка везде, – говорит, – надобно, – говорит, – тут построить чё-нито, хочь хвонтан чё ли, в честь праздника святого ентого, ну, Вафлентина стал быть». А у нас и взаправду хвонтанов-то энтих отродяся не было. Жили себе как-нито без них, жили, не тужили. А тут как приспичило! Чувствуем – надо! Ну, нельзя же так! Нехорошо! Как-нито Ивропа! Надо же ж растить над собой, не при царях же живём! Свободы надо и ентого, как бишь его, ну, чтобы у каждого было право своё, во как! Вот начальство-то наше покумекало-покумекало и решило – будем строить хвонтан ентот. Президент-то самолично прислал к нам сюды сваво…, ну, архитехтура…, да как бишь его, горемычного? … ну, главный там у них по статУям… грузинец чё ли, али наоборот, армян. Вот он ентот хва… хво… – слово иностранно тако, не припомню – ну, в общем, член ентот с бабой и слепил. А чё, красиво получилося, жизненно тако, – и снова тихим шёпотом, еле слышно, – хочь, конечно, и страмно. Тьфу! Да людям ндравится. Ввечеру-то весь город сюды ломится. Всё боле молодёжь, но и в возрасте есть тож. Целуются тута, трутся, слышь ты, титьками дружка о дружку – прямо теахтур. Мне с вокзахлу-то хорошо всё видать.