Книга Неприкасаемый - Джон Бэнвилл

Дверь без предупреждения распахнулась, и в ней в позе Сары Бернар возникла миссис Бревурт — рука на круглой ручке двери, голова откинута назад, слегка вздымающиеся оголенные телеса.

— Сливы! — объявила она. — Невиданный урожай.

На ней было пышное бархатное платье цвета запекшейся крови, на плечи наброшено что-то вроде шали с кистями, обе руки почти до локтей, будто пружинами, увешаны золотыми браслетами, вызывая в памяти скорее цирк, чем сераль. Я понял, кого мне она всегда напоминала: одну из гоняющихся за жизненными благами интриганок из романов Генри Джеймса, то ли мадам Мерль, то ли миссис Эссингэм, но без их острого ума и характера. Она приблизилась, двигаясь как всегда словно на скрытых колесиках, взяла меня за плечи и театрально поцеловала в обе щеки, потом оттолкнула от себя и, держа на расстоянии руки, медленно покачивая головой, окинула долгим трагическим взглядом.

— Крошка говорила с вами? — робко спросил я.

Она кивнула головой так, что подбородок почти упал на грудь.

— Вивьен звонила. Мы с отцом долго с ней говорили. Были настолько… — Я так и не услышал продолжения. Она молча продолжала разглядывать меня, как бы погруженная в раздумья, потом вдруг встряхнулась и ожила. — Пойдем, мне нужна мужская рука.

Кладовка представляла собой стилизованное подобие колдовской обители. В выходящее на огород окошко едва проникал зловещий зеленый свет, мало похожий на дневной. На приземистой черной газовой плите, покоившейся на раздвинутых тонких ножках, словно присевший над штангой тяжелоатлет, в огромном чане бурлил сливовый джем, а на подставке для сушки посуды рядом с облупившейся раковиной выстроилась рота разнокалиберных банок. Миссис Б., прищурившись и раздувая ноздри большого крючковатого носа, наклонилась над булькающим котлом, зачерпнула полный ковш джема и стала с сомнением разглядывать.

— Макс считает, что этим должен заниматься кто-то другой, — сказала она, выключая газ. — Не могу представить почему. — Она поглядела на меня как кошка на мышь. — Знаете, он страшный деспот. Хотите фартук? Да снимите же свой пиджак.

Я должен был держать банки, в которые она разливала джем.

— Понимаете, это надо делать, пока джем горячий, иначе крышки не будут держать.

Первая банка лопнула от жару, во второй джем перелился и обжег мне пальцы. Я тихо выругался, миссис Б. сделала вид, что не слышала.

— Ладно, — сказала она, — видно, надо дать ему немного остыть. Пойдем в сад. Такой прекрасный день. Хотите выпить или еще рано? Мод нам что-нибудь принесет. Мод! Боже мой, где эта девчонка? A-а, вот ты где; никогда не найдешь. Что бы вы хотели, мистер Маскелл? Говорят, что мое вино из одуванчиков на самом деле очень вкусное. Джин? Хорошо, обязательно выпьем, найдем местечко. Мод, подай мистеру Маскеллу джин. И… тоник, и все остальное. — Мод, метнув на меня насмешливый взгляд, неуклюже зашагала прочь. Миссис Бревурт вздохнула. — Чувствую, что она дерзит, но никак не могу поймать за руку. Знаете, они такие хитрые и по-своему умные.

Сад был в своем последнем пышном великолепии, радовал буйством красок, золотых, зеленых, янтарных, пунцовых. Жарко светило осеннее солнце. Вдыхая воздух, напоенный запахом эвкалиптов и тонким пряным ароматом вербены, мы прошли по хрустящей под ногами траве и сели на ветхую скамейку, рискованно прислоненную к стене из неотесанного камня под аркой из переплетенных старых розовых кустов. Настоящий приют, но только не блаженства.

— Рука, должно быть, очень болит? — спросила миссис Б. — Может, что-нибудь приложить?

— Щавель.

— Что?

— Это средство, которым лечила моя мать. Мачеха.

— Поняла. — Она беспомощно оглядела сад. — Не знаю, есть ли здесь щавель…

Подошла Мод с моим джином и зеленым бокалом с жидкостью цвета мочи для миссис Бобрихи — как я понял, знаменитым вином из одуванчиков. Я залпом проглотил половину своей порции. Миссис Б. опять сделала вид, что не заметила.

— Вы говорили о своей мачехе, — отхлебнув из бокала и с любопытством глядя поверх него, напомнила она.

— Разве? Ее зовут Хермайони, — сбивчиво пояснил я.

— Очень… красиво. Она тоже ирландка?

— Да. Ее родители были квакерами.

— Квакерами! — взвизгнула она, удивленно раскрыв глаза и шлепнув ладошкой по крутой груди. У меня создалось впечатление, что она не была уверена, кто такие квакеры. — Правда, никто не отвечает за своих родителей, — поправилась она. — Кому-кому, а мне-то следовало помнить! — Откинув голову, она визгливо, заученно, как героиня в трагической опере, рассмеялась. Я было подумал упомянуть о своем родстве по материнской линии с королевой; разумеется, необязательно быть снобом, но такие вещи впечатляют.

Я допил джин и красноречиво повертел в пальцах стакан, но она не захотела понять намек.

— И у вас есть брат, да?

Она вдруг принялась с интересом разглядывать обтягивающий ее большие круглые коленки ворсистый бархат платья.

— Есть, — необычайно высоким вымученным голосом подтвердил я, будто обвиняемый в убийстве, отвечающий на первый, самый страшный вопрос следователя.

— Есть, — тихо повторила она. — Вы об этом не говорили.

— Не было повода.

— Мы думали, вы единственный ребенок.

— Извините. — Непонятно, за что я извинялся. Мною вдруг овладели обида и злость. Ник! Ник все им рассказал. Миссис Бревурт поставила бокал на скамейку, поднялась, прошлась по газону и повернулась, глядя в траву под ногами.

— Само собой разумеется, — продолжила она, — будет нужна справка.

— Справка?..

— Да, понимаете, медицинская справка. Макс найдет надежного врача. В семье эти вещи так часто случаются, а мы очень не хотели бы подвергать Вивьен подобному риску. Вы, конечно, понимаете, верно? — Теперь она стояла слегка подавшись вперед и подперев скрещенными руками грудь и с грустной улыбкой сочувственно смотрела на меня. — Мы не сомневаемся, что лично вы, мистер Маскелл…

— Зовите меня Виктором, пожалуйста, — пробормотал я. Теперь меня ни с того ни с сего начал душить еле сдерживаемый глупый маниакальный смех.

— Мы не сомневаемся, — неодолимо, как линкор, напирала она, — что вы лично, конечно… не заражены, если можно так сказать. Но видите ли, это в крови. — Она театрально заломила руки и зашагала взад-вперед. — Мы, мистер Маскелл, несмотря на некоторые крайности, народ простой. Я, разумеется, имею в виду мой народ. Евреи много испытали и еще подвергнутся многим испытаниям в дальнейшем… — Она не ошиблась: ее брат с женой и тремя детьми погибнут в Треблинке. — Но на протяжении всей тысячелетней истории мы твердо держались главных ценностей. Это семья. Дети. И кровь, мистер Маскелл, кровь. — Она опустила руки, повернулась и зашагала на этот раз в другую сторону. Я чувствовал себя как зритель, который в середине длинного второго акта слышит сирены пожарных машин, мчащихся в направлении его дома.