Книга Уйти по воде - Нина Федорова

Они уснули, привалившись друг к другу, на незастеленном диване, и Катя с пьяной слезой, прежде чем провалиться в хмельной сон, подумала – мне плевать на все, на всю свою жизнь, на все из прежнего. Просто наплевать

III

После той пьяной ночи с Варей стало понятно, что инициация совершилась. Наутро у Кати, конечно, болела голова и горло саднило от сигарет, но появившееся отчаяние придало ей вдруг необыкновенную легкость. Ей показалось тогда, что больше нечего терять, и, раз весь ее мир летел в тартарары, она смело могла лететь туда тоже.

Неизвестно, сколько бы было таких пьяных ночей, если бы Варя не встречалась со своим мужчиной и не переехала бы жить к нему.

Катя осталась одна

Впрочем, наверное, это было к лучшему

Ей хотелось как-то выразить бунт, переполнявший ее, и одновременно изжить боль, сигарет и пива было мало, душа требовала чего-то большего, она даже полезла на не раз выручавшие ее антресоли, достала коробку с Митиными вещами – страшную коробку с атрибутами неправославной Митиной жизни, которую мама собрала и спрятала, когда он окончательно ушел из семьи. Среди книг, тетрадей и прочих вещей были кассеты – музыка, страшная, иностранная, бесовская, тяжелый рок. Катя даже включила, дрожа, ожидая, что сейчас случится страшное, она сойдет с ума, послушала немного, а потом выключила – все-таки она еще не могла переступить, это было бы слишком Она вставляла другие кассеты – это уже был русский рок, «Алиса», Цой, Бутусов, они пели по-русски, можно было точно понять – сатанизм или нет, но музыка резала ухо, была слишком громкой, слишком вызывающей, пусть говорили, что Кинчев вроде как покаялся потом, стал православным, но у Кати-то были ранние записи, ничего христианского в них не нашлось – она послушала и отложила

Дни стояли теплые, даже душные, не в силах вынести ограниченность стен, Катя обувала разношенные кроссовки, бежала из дома и бродила по городу в поисках каких-то неведомых приключений Сильно исхудавшая, похожая на мальчика-подростка, она металась, не зная, куда деться, как излечить душу, как успокоить боль

Казалось, она была одна в этом огромном полупустом городе: еще не все вернулись из отпусков, еще не приехали с дач школьники, еще было вроде бы лето, но угасающее уже, с холодными ночами, и Катя бегала по пыльным улицам с растрескавшимся асфальтом, по пустынным дворам, где налетающий внезапно, уже по-осеннему, ветер гонял облетающие потихоньку желтые листья и скопившийся за лето мусор, – бегала без цели, лишенная покоя, как будто хотела убежать от самой себя.

За эти дни она весь центр Москвы обегала пешком, возвращалась домой к вечеру и, наскоро попив чаю, засыпала, мыслей в голове не было, глаза слипались – думать просто не оставалось сил.

Во время этих метаний она встретила на Арбате старых своих знакомых, так пугавших и восхищавших ее всегда, – неформалов, они сидели возле «стены Цоя», лениво перебирали гитарные струны, курили, и она вдруг подумала – вот если бы ей так! Если бы ей другую судьбу, если бы можно было стать уличным мальчишкой, хулиганом, панком или металлистом, выбрить полголовы, носить «косуху», перчатки с шипами, ругаться матом, пить водку и слушать рок, торчать у подъезда и орать под гитару похабные песни!

Ей вдруг захотелось куда-то в страшную компанию, ей хотелось стать такой же, как они – отверженной и свободной; все эти неформалы с их прическами, музыкой, одеждой давно очаровывали ее, притягивали к себе, в них была свобода, которой ей так хотелось и которой у нее никогда не было Она с детства уже привыкла измерять все понятием грех, оценивать каждый свой шаг как правильный и неправильный в глазах Бога Она не умела быть такой, как они, для этого нужно было вырасти на улице, а не в церковной ограде; поэтому компании и сомнительные знакомства притягивали ее, но приблизиться она никогда бы не решилась – она не умела говорить на их языке, и они в миг разглядели бы в ней православную девочку, которая даже ни разу не целовалась, да что там – только в восемнадцать лет (спасибо университету!) узнала, что матерные слова обозначают неприличные вещи: раньше она думала, что это абстрактный набор грубых звуков и произносить их неприлично именно из-за грубости звучания

Восхищаясь сомнительными компаниями издалека, Катя упала бы в обморок, если бы кто-нибудь из этих людей вдруг заговорил с ней – она бунтовала, да, но все же с оглядкой, немного понарошку, потому что в глубине души знала, что все-таки будет в конце расплата, она придет к отцу Митрофану и все расскажет, она опять начнет это все – храм, молитвы, исповедь, ведь она же не отказывалась от Бога и веры (нет-нет, она даже трясла головой при мысли об этом), она пока еще была на этом берегу и не собиралась переходить черту Она ведь так и не послушала самое «сатанинское» – иностранную музыку, только один раз включила и тут же выключила – нельзя, нельзя, ведь потом надо будет каяться, потом, потом, может быть, даже осенью, а сейчас у нее «каникулы», сейчас еще можно

IV

Родители вернулись с дачи, и их молчаливое противостояние с дочерью продолжалось – они были такие земные, конкретные и шумные: разгрузи сумки, помой посуду, почисть яблоки – будем варить варенье, разбери вещи, развесь белье, двигайся быстрее А Катя еле сдерживалась, еле терпела – так ее раздражала вся эта суета, громыхающие кастрюли, топот, ритуальное какое-то омовение Ани и Ильи перед школой, запах отглаженной формы, агрессивно-пышных дачных астр и новых школьных тетрадей; все постоянно носились туда-сюда, казалось, что в квартире человек десять, Кате же хотелось накрыться с головой одеялом и перестать для всех существовать.

Сентябрь начался с дождей, не обещая бабьего лета, сразу стало холодно и уныло. Катя уже не бегала никуда, не металась – она впала в апатию, сникла: отчаяние, которое поначалу было легким и будоражило, стало тяжким и мрачным. По вечерам она все больше сидела или лежала на полу в своей комнате, слушая, как соседи сверху бесконечно гоняют на полную громкость одну и ту же песню:

– Девушка Прасковья! Из Подмосковья! С грустью и тоскою снова одна!

Под этот заунывный мотив она бездумно чертила карандашом, бесконечно старательно штриховала, рисовала странные рисунки, причудливые фигуры без всякого смысла. Бессмысленное рисование ее отвлекало хоть немного Тяжелые мысли о том, как дальше жить, что делать с душой и верой, когда идти к отцу Митрофану и рассказывать всё, стали мучить ее беспрестанно, она как будто сбрасывала их на бумагу, но это удавалось всё хуже

Желание «пасть» вдруг стало сильнее – ей по-настоящему захотелось как-то покончить с этой жизнью, поставить на ней крест, махнуть на себя рукой, может быть, чтобы окончательно отрезать пути назад? «Пусть все идет, как идет!» – говорила она себе, запрещая вспоминать слова отца Митрофана о том, что в духовной жизни не бывает середины: либо карабкаешься вверх, либо неизбежно катишься вниз – посередине зависнуть нельзя.

В середине сентября неожиданно приехал Митя: он решил пожить пока у родителей, но пожил недолго – познакомился с какой-то девушкой и переехал к ней. После Мити остались сигареты и Интернет – и то, и другое Катя тайком приватизировала, тем более что перед отъездом Митя научил ее, как подключаться и использовать карточки для модема