Книга Дети Шахразады - Антонина Глазунова

* * *

Небольшое уютное кафе, расположившееся в старом арабском домике, чудом держащимся на скалистом обрыве над морем, было оформлено в турецком стиле. Под невысоким куполом красными и синими огнями светились лампады, на беленых стенах – бирюзовые изразцы, ниши в стенах отделаны темным старым деревом, в углу – высокие, поблескивающие стеклом и серебром кальяны, низкие круглые столики с вышитыми скатертями.

Маша подумала, что, наверное, именно так выглядели постоялые дворы в Оттоманской империи, и поэтому совершенно не удивилась, когда на стареньком вытертом диванчике увидела черноусого Омара Шерифа собственной персоной – красавца киногероя, заветную мечту всех девушек от Америки до Ближнего Востока. Может быть, и Дальнего, если туда дошли ковбойские фильмы с умопомрачительными душками-разбойниками.

Омар Шериф сидел напротив входа и пил красный прозрачный напиток, который так любят египтяне, – «каркаде». Машка срезу увидела, что это «каркаде», потому что дорогой супруг тоже любил этот кисло-сладкий чай и часто покупал в магазине засушенные цветки, похожие на плоды шиповника. Машка ленилась проговаривать трудное название и называла напиток просто «крокодил». Никто не возражал.

При виде новых посетителей голливудский киногерой повел себя странно. Он отставил стаканчик с вишневой жидкостью, издал хриплый горловой звук, всплеснул руками, как будто собирался сплясать гопака, приподнялся с дивана и начал в восхищении тараторить по-арабски, явно обращаясь к вошедшей паре. Официанты с блестящими подносами как стояли, так и застыли в своем углу.

Семья Нир закоченела у входа. Поведение киногероя явно не соответствовало европейским стандартам. Но, может быть, это так принято в Голливуде?

Первым очнулся Давид:

– Господи, – выдохнул он на иврите, – это же Ружди, мой египетский друг! Неужели нашелся!

Одноклассники с минуту смотрели друг на друга, потом одинаково, как в зеркале, белозубо улыбнулись друг другу, обнялись и поцеловались крест-накрест, троекратно. Машка во все глаза таращилась на голливудского корифея, мысленно сравнивая его с тем обломком кораблекрушения, который недавно был извлечен ее супругом из Мертвого моря. Да, несомненно, сходство было. Видимо, это действительно был он. Но как тесен мир!

Семейная пара тут же была приглашена за столик к знаменитости, и официант в длинном черном переднике засуетился вокруг них, убирая ненужную посуду и уставляя столик крохотными тарелочками с оливками, маринованным чесноком, солениями, всевозможными салатиками и другими закусками.

На минуту за столиком воцарилась тишина – новые знакомые не знали, на каком языке вести беседу: на иврите говорили только Давид и Маша, на арабском – Давид и Ружди, на английском – только Ружди, на русском – никто, кроме Маши. Обычное для Израиля смешение языков, когда, прежде чем поздороваться, думаешь – на каком языке. Видимо, наследство Вавилона. Переглянулись, растерянно улыбаясь друг другу. Решительный Ружди, чувствовавший себя старожилом за столиком, разрядил обстановку. Начав было разговор по-английски и поняв, что душевной беседы для всех не получится, он извинился перед леди, что они будут продолжать говорить по-арабски, потому что ему нужно кое-что рассказать другу, а друг Дауд переведет для жены.

– О, конечно! Конечно! – уверенно ответила ему леди по-английски и вплотную занялась вкуснейшими салатиками, потому, что этим ответом почти исчерпала свой английский словарный запас, хотя ей и неловко было в этом сознаться. Израильтяне, особенно врачи, свободно владели английским, писали статьи на английском, смотрели фильмы на английском, а ей, учивший язык в средней ленинградской школе, было это трудно. Давид пристроился рядышком и бегло переводил.

Бывший однокашник рассказывал о своей жизни и работе. Оказывается, он был арабистом, преподавал в Мичиганском университете, изучал диалекты и развитие арабского языка. Он много ездил по арабским странам, а год назад приехал в Израиль, чтобы собрать материал для статьи о разновидности арабского – так называемого «израильского» арабского, на котором говорили арабы, проживающие на территории бывшей Палестины, а также языка, на котором говорили бедуины. Сверкая агатовыми глазами и белоснежными зубами под черной бархаткой усов, красавец Ружди рассказывал что-то, по-видимому, очень интересное, потому что Давид слушал как завороженный и изредка вскрикивал: «Кайс!», что означало одобрение рассказчику. Через пару фраз в рассказе прозвучало знакомое «Рахат», «бедуины», и вдруг Давид, хлопнув себя по лбу, словно вспомнил что-то, проворно обернулся к жене:

– Дай-ка сюда кольцо!

Хранительница сокровищ встала и отвернулась, чтобы не смущать мужчин процессом извлечения драгоценностей из-за пазухи.

Кольцо было предъявлено, оно переходило из рук в руки, сопровождаемое разнообразными замечаниями – от простого цоканья языком безъязычной леди до чрезвычайно эмоциональной речи, которую произнес Ружди. Впрочем, потом выяснилось, что эта речь была посвящена вышитому мешочку – предмету декоративно-прикладного искусства.

Поуспокоившись, начали внимательно изучать новые вещи, причем Машка, как зачарованная, не отрывала глаз от сияющих брызг, а просвещенный арабист – от бедуинского мешочка. Он разглаживал на ладони плотную ткань, выворачивал мешочек наизнанку, рассматривая технику вышивки, чуть ли не обнюхивал его – совсем, как домашний кот, почуявший что-то необычное. Потом он перешел к осмотру кольца, сначала камня, потом оправы – такому же тщательному и планомерному.

Понаблюдав за его профессиональным обследованием, бывшая миссис Шерлок Холмс устыдилась своих доморощенных выводов.

Воспользовавшись минутной паузой в разговоре, она спросила мужа:

– Зачем ты показал ему кольцо?

– Как – зачем?! Я же должен его продать! Он упомянул Рахат, и тут я вспомнил про Салму с ее кольцом. Потому и показал! Просто сказал, что оно продается за десять тысяч долларов. Хочу посмотреть на реакцию.

– Ну смотри! – Смотреть было на что.

Потомок золотых дел мастеров не отрывал взгляда от бриллиантовых брызг, казалось, что они гипнотизируют его. Одной рукой он чуть поворачивал алмаз, любуясь игрой света в нем, другой по-бабьи грустно подпер щеку.

– Флюс… – не выходя из гипноза, пробормотал он.

– У него зубы болят? – удивилась доктор.

Давид рассмеялся:

– Флюс – по-арабски «деньги». Эсер таляф доллар. Десять тысяч долларов США, – повторил он по-английски.

– Десять тысяч долларов? – удивился американец, выходя из транса. Удивился, но не показал виду, что понимает, насколько смехотворна цена. А может – не смехотворна? Может, кольцо – ловкая подделка? – Сертификат есть?

– Я не просил, но можно получить на Алмазной бирже, я только что оттуда, провел экспертизу… – Разговор теперь шел по-английски, что придавало ему дополнительный вес.

Потомок торговцев что-то прикинул в уме, решил про себя, потом уверенно тряхнул головой и протянул руку. Друг Дауд пожал. По-египетски это означало «Продано!», и сговор, оформленный таким образом, был так же нерасторжим, как после третьего удара аукционного молотка. Профессор тут же порылся во внутреннем кармане летнего пиджака, который он, как истинный джентльмен, носил даже в самое пекло, вытащил чековую книжку, и сделка состоялась.