Книга Золотое солнце - Наталия Мазова

— Вещи допрашивать не умеет никто, кроме богов. Прошлое закрыто для всех, даже для них. Будущее, напротив, иногда открывает кое-что, малые крохи. Жив ли человек? Очень сложная магическая процедура. Если я правильно помню, для подобного обряда необходимы как минимум две высшие, Великие Жрицы... э-э-э... зеркальные. У нас их и было две. Одну ты убил, и не могу сказать, что я очень жалею об этом. Другая ей на замену сможет добраться до острова из метрополии не раньше, чем по прошествии половины луны... Кому принадлежит кровь или какая-нибудь часть тела, установить не столь уж сложно. Пожалуй, я смогла бы это сделать. Но напрасно ты называешь меня зеркальной. Храмовая одежда, которую ты видишь, стала моею... — она запнулась, подбирая слова, — лишь по воле случая.

— Кто же ты?

— Наберись терпения. — Она не хотела вновь задеть меня. О, нет. Сказано было спокойно, мол, будет большой разговор, тогда и растолкую. Дело, мол, долгое. Ладно. Сейчас важнее другое. И тут она добавила:

— Если тебя интересует, пожелают ли они убедиться в моей гибели, то... да. Пожелают. В этом я уверена.

Значит, важная птица моя Гадюка. Половина луны. Два раза по седьмице. Такая отсрочка лучше, чем ничего. И эта... высшая... вот какую медузу я прикончил, Нергаш, во славу твою! Жаль, никто из Крыс не знает о столь великом деле.

Там, в отдалении, маленькая звездочка сверкнула над водой. Собаки им мало, зеркальную потащили... Кровь, говоришь, или часть тела... Аххаш Маггот! Не кишки же было Гадюкины разбрасывать!

Девочка поднялась, смотрит на меня. Смотрит жадно, видно, чувствует: нечто важное происходит, и ее проклятый варвар наблюдает это, однако не спешит поделиться новостями. Наконец не выдерживает:

— Что там?

Машу: мол, не ко времени вопрос. Сядь, мол, из ложбины не вылезай. Кажется, ей передалось мое напряжение.

Звездочка поползла к берегу. Что теперь? Если не поверили, пустят собак по песку и гальке.

Солнце поднялось высоко, жарит нещадно, тянется медленный день. Плохое время. Мало тени, слишком много света. Гадюка, проклятие, отсвечивает, как надраенная серебряная ложка.

Все. Двинулись обратно, к мостику. Там их уже вторая команда ожидает, с трупами, наверное. Боюсь верить такой удаче. Молчу. Жду, когда они соединятся. Терпение, Крыса. Соединились. И медленно двинулись в сторону города... Уходят, Аххаш Маггот! Уходят! Сработала моя уловка.

— Эй!

Гадюка повернула голову.

— Твоя жизнь только что стала на две седьмицы длиннее.

Улыбается.

— Теперь снимай свои блестящие тряпки и надевай это. — Я бросил Гадюке солдатское барахло. — И, кстати, разомни руки. Учти, магия сейчас будет очень неуместной. Рыбья моча! Совсем неуместной. — Разрезанные веревки упали ей к ногам.

Она с сожалением посмотрела себе на ноги, на руки, похоже, серебряные одежки ей нравились.

— Поторопись.

Она не злилась, Аххаш и Астар, великое благо, никакого шума. Понимает: нельзя прятаться в таком. Я не мог не смотреть на нее, пока Гадюка переодевалась, Нергаш ведает, что девчонка пожелает вытворить... но она понимала и это.

Гадюка не спеша скинула... как это называется у женщин — сверху до пояса? — ну вот это самое и скинула, не обращая на меня внимания. Пустое ты место, Крыса. Уверенные движения, как у .женщины, отлично знающей, что такое мужчина. Мужчина и мужчина, тайн и опасностей в нем не больше, чем в мужчине. Только один раз она украдкой метнула взгляд, я в этом уверен: как я на нее смотрю? Да никак. Женщины никогда меня не занимали всерьез. Владеть ими приятно, особенно если это портовые шлюхи в южном городе Марге, очень горячи... Но хорошая драка, хорошее вино и еще много славных вещей веселят меня больше. Разве что Фалеш... Но это давняя история. Да что за чума! Еще думать сейчас о Фалеш! Если б я и был без ума от баб, то и тогда ничто бы во мне не шевельнулось от Гадюкиного тела. В моей голове крутились дела поважнее: наши жизни все еще висели на волоске, отсрочка невелика. Так что я смотрел на нее, скорее, как на рынке рабов. Кожа хорошая: гладкая, блестящая, ухоженная, очень приличная кожа. Родимых пятен почти не вижу. Не мускулистая женщина, физического труда и военных упражнений не знает. Но и не бледная немощь. Худощава: когда она подняла руки, ребра можно было, не торопясь, пересчитать... Плечи острые, чуть выпирают. Грудки небольшие, зато соски крупные; темные, почти черные круги хорошо лежат на ее незагорелой коже. Смотрят в разные стороны, как сестры, которые не хотят иметь мужей из одной стаи: одной подавай Крысу, другой — Чайку... Руки коротковаты. Вообще, слабые, вялые руки. Хорошо, хоть пальцы длинные, с ногтей, кстати, надо бы серебрянку счистить. Тонкая шея, и голова на ней сидит гордо, как у статуи Астар. По верху судя, пангдамская цена за мою Гадюку — монет тридцать пять. Хорошая цена. Много выше среднего.

Она, поморщившись, натянула черную рубашку.

Ноги подняли ее цену монет на десять, не меньше. Ноги выглядят пятью годами моложе самой Гадюки. Как у девочки, упругие мышцы, ровные маленькие пальчики... Очень длиннонога моя Гадюка. И как у всех почти длинноногих, бедра у нее ничуть не шире того, что выше бедер. Никаких тебе выемок с боков. В том месте, где ремень, девчонка ничуть не уже, чем ладонью или двумя пониже. От колена к стопе вьется пушок. А это что такое? Аххаш! Аххаш! Вот дела! Однажды со мной легла супруга одного пангдамского архонта, я был совсем молодым, сейчас не стал бы рисковать, с Пангдамом нужны хорошие отношения, не дело это. Так вот. Платок у нее... внизу... был из чжунского шелка. Она сказала с гордостью: тридцать золотых. Может быть, правда. Тонкий, легкий, как воздух. У Гадюки — то же самое.

— Дорогой у тебя платок...

Она глянула вниз: гримаса презрения, пожимает плечами.

— Эта дрянь — не мое. Мое стоило втрое дороже, а может быть, впятеро. Я не знаю. Меня никогда не интересовала цена.

Я усмехнулся. Если ты не врешь, девочка, двух тебя можно было выменять на такой платочек... Меня, знаешь ли, тоже редко интересовала цена. Только по другим причинам.

Она так же спокойно натянула шаровары. Посмотрела на меня.

— Теперь мы оба черны, Крыса.

Э! Красивую женщину не испортят даже такие обноски. А эта, Аххаш Маггот, красива.

— Ты хороша, — говорю это очень спокойно. Ее шея, грудь, бедра не волнуют меня.

— Благодарю, — так же спокойно отвечает Гадюка. Мое внимание значит для нее немного.

Я разорвал солдатское исподнее на четыре куска. Парой, что была перепачкана кровью, обернул собственные ноги. Обулся. Другую пару, чистую, подал ей.

— Я могу очень долго ходить босиком. День, два, сколько понадобится.

— Две недели сможешь?

— Это хорошие, мягкие сапоги.

— Сможешь или нет?

— Прах побери, я не знаю, как наворачивать на ногу это тряпье! Почему ты хочешь от меня невозможного?